Арийский миф в современном мире

Наконец, древняя история была важна для Петухова не сама по себе, а в дидактических целях, чтобы предостеречь современников от трагедий и катастроф, уже не раз случавшихся в истории. В этом смысле речь нередко шла об эзоповом языке. Поэтому свое повествование о том, что происходило тысячелетия назад, Петухов перемежал с современными сюжетами, составлявшими, на его взгляд, аналогию древним процессам. При этом он фактически опрокидывал в прошлое современную ситуацию, причем осознанную с ксенофобских позиций. Например, распад СССР и сокращение территории, занятой Россией, он воспринимал как результат давления «молодых народов» на свой материнский ареал и доказывал, что это якобы постоянно происходило в течение тысячелетий (Петухов 2009б: 128–129). Фактически Петухов взял на себя роль «прорицателя-правдолюба», говорящего людям «неудобную правду», которую все другие якобы скрывают от народа. Сам он так оценивал свою общественную миссию: «Я и сам осознаю, что затронул запретные темы. Обычно нам показывают “сладкую деградацию” общества, эдакий декаданс. А я показал настоящее вырождение, причем без мата, без непристойностей, с юмором и состраданием… и, видимо, убедительно, а это потрясло и сконфузило наше либеральное общество, живущее в нирване своих “общечеловеческих” ценностей и комплексов. Нет, несмотря на сюжетные оболочки, мои романы не фантастика. Это что-то другое». По-видимому, Петухов видел себя одиноким «глашатаем истины», которую он подавал то с помощью исторических параллелей, эвфемизмов и аллюзий, а то и впрямую, вплетая критику современного общества в ткань своих якобы исторических повествований (Вельдина 2004: 7).

Обращаясь к величию Древнего Египта, он сравнивал его с современным, причем не в пользу последнего. Для него сопоставление циклопических построек, сделанных фараонами, с образом жизни современного арабского населения говорило в пользу империи. Это наводило его на печальные размышления о двух несопоставимых мирах: в одном творились великие дела, а второй погряз в торгашестве и недостоин тех величественных сооружений, которые древняя эпоха оставила ему в наследство. Причем, отождествляя древних египтян с «русами», Петухов проводил параллель с современными этническими изменениями в России и горестно рассуждал о жалкой судьбе «русского наследия», которое после ухода «русов» достается «чуждым племенам», неспособным его оценить (Петухов 2001: 268–169; 2009б: 143–144). При этом он не желал понимать, что египетские пирамиды и сфинксы относились к культуре знати и ничего не говорили о жизни простых общинников, которая была ничуть не лучше, чем у современных арабов. Народное восстание в Лагаше эпохи Саргона Аккадского напоминало ему о восстании 1113 г. в Киеве: оба этих случая давали ему повод еще раз указать на опасность, грозящую со стороны «чужаков» – торговцев и ростовщиков, от которых обществу был якобы один лишь вред (Петухов 2009б: 267). Кроме того, говоря о падении древних городов-государств и цивилизаций, Петухов не упускал возможности подчеркнуть (часто безосновательно), что они легкомысленно пренебрегали военной угрозой и не создавали мощной армии. Похоже, что и в этом он не столько пытался понять реальные исторические процессы, сколько подавал сигналы современной российской власти, которой следовало избегать ошибок древних правителей.

Гибель Шумера давала ему повод рассуждать о том, что может ожидать Россию в ближайшем будущем. И в том и в другом случае причину упадка он усматривал в приходе «чужаков-горцев» и «варваров-кочевников», постепенно вытеснивших исконное население и овладевших его достижениями (Петухов 2009б: 258–260). Теми же причинами он объяснял и упадок «ассиро-вавилонской империи», находя ей прямую аналогию в СССР с его «интернациональной властью» (Петухов 2009б: 277–278). Он даже детально останавливался на особенностях этого, на его взгляд, универсального процесса, который он оценивал с ксенофобских позиций. Едва ли не ключевым для него был термин «чужаки». Он писал о медленной инфильтрации чужаков в виде слуг, рабов, наемников, рабочих, торговцев и, что показательно для такого дискурса, «криминальных элементов». Со временем росла их численность, и они включались в общество, принося свои «вредные обычаи» (кумовство, взяточничество, клановость), что вело к распространению «чуждых норм морали». Затем они захватывали власть и заставляли местных чиновников, жрецов и интеллектуалов работать на себя, в частности переписывать историю и мифологию (Петухов 2008: 204–205; 2009а: 117–118, 127; 2009б: 258–259, 271, 305, 313). В книгах Петухова звучал и типичный для современного расизма тезис о «критическом пороге» миграции, превышение которого якобы неизбежно ведет цивилизацию к гибели (Петухов 2003: 442; 2009б: 269, 271, 306). При этом он не упускал случая отметить, что аналогичные процессы происходят и в современной России (Петухов 2009б: 273).