Арина

«А если она совсем не придет? — вдруг прошила его голову безрадостная мысль. — Не то явится в придачу, скажем, с Ниной Сергеевной, своей радетельницей и защитницей, чтобы я своим действием не оскорбил ее любимую Катю, это «чистое невинное создание»? Что тогда я будут делать?..» Он опять посмотрел на часы, но, разволновавшись, не мог понять, что показывала минутная стрелка, вернее, видел, она подползала к единице, но забыл, где была раньше, когда просил уборщицу позвать Катю. Тогда он схватил телефонную трубку и набрал цифру сто. Сиплый женский голос ему ответил, который был час. Костричкин стал что-то прикидывать в уме, шепча вслух названные по телефону цифры, а потом понял, что это все равно ничего не даст ему, и зло выругался. И в то же мгновенье он вздрогнул: кто-то негромко, но уверенно постучал в дверь. «Наконец-то!» — с облегчением выдохнул Костричкин и громко крикнул:

— Войдите!

Как он и предполагал, это была Катя. Прикрыв без стука за собой дверь, она чуть прошла к окну и остановилась, вся в какой-то напряженной собранности. Ее крытое нежной смуглиной лицо выражало холод и отчуждение, а большие широкие глаза с пугающей строгостью смотрели мимо него, в сторону окна. Но даже при этой холодности лица она была так одуряюще красива, что Костричкин, глядя на нее, прямо шалел и немного терялся, не знал, с чего начать разговор.

Катя тоже молчала, стоя с независимым видом в белоснежном халате, который был тщательно выглажен и накрахмален. Халат ей не был велик и не был тесен, он сидел на ней свободно, не сковывая движений, и это еще больше подчеркивало хрупкость ее тонкой фигуры.

— Вот гляжу я на тебя, Катя, и радуюсь, — начал наконец Костричкин, чувствуя сухоту в горле. — Какая же ты опрятная! Халат всегда чистый, без единого пятнышка, каждая складочка на нем разглажена. Волосы пусть длинные, а хорошо прибраны, не рассыпаются во все стороны, как у иной шалавы. Если б все наши мастера были такие аккуратные… А с каким усердием ты всякого бреешь или там стригешь. Честно говоря, смотреть любо, когда твои ловкие руки ножницами дзенькают. А клиент не дурак, он все замечает, оттого и прет к тебе рекой…

Костричкин посмотрел на Катю, которая за все это время не проронила ни слова и стояла прямо, чуть вскинув голову, будто собиралась спросить: ну что вы еще мне скажете? — и понял, как непросто ему будет сломить эту самолюбивую гордячку. Он достал трубку, набил ее табаком и, гулко чмокая, долго раскуривал. Когда трубка сильно задымила, приподнялся в кресле, открыл немного окно и, как-то искоса поглядывая на Катю, продолжал:

— Да, да, клиент чует, если мастер с душою все делает, рад его приходу. А это очень важно. Ведь человек когда чаще всего вспоминает о парикмахерской? Накануне праздника, вот когда. Его приход к нам можно считать прелюдией к празднику. А стало быть, он должен уйти от нас довольный, помолодевший. Мы обязаны создать человеку хорошее настроение перед праздником. Верно я говорю?

Костричкин скрестил на груди руки и приготовился слушать Катю, но она по-прежнему стояла молча, и все тем же холодом блестели у нее глаза, и все та же непокорность была в ее осанке.

— Ну почему ты молчишь? — начиная опять нервничать, спросил Костричкин. — Скажи мне хоть что-нибудь…

На этот раз Катя строго посмотрела на Костричкина, с редким спокойствием сказала:

— Пока вы не попросите извинения, я разговаривать с вами не буду. — И тут же вышла из кабинета.

Растерянный Костричкин подпер подбородок руками, пыхтя с остервенением трубкой, задумался. Нечего сказать, дожил он до веселой жизни, если какая-то шмокадявка с ним разговаривать не изволит. Выходит, он, руководитель, должен каяться перед своей подчиненной, которая к тому же распускает руки. Вместо того чтобы немедленно отдать приказ об ее увольнении, он вопреки своей воле и чести, оказывается, обязан еще просить прощения у своенравной девчонки. Ну и ну, порядочки у нас пошли удивительные, прямо развести руками да ахнуть!..