Арина

Костричкин еще прошел вдоль бульвара по узкой тропке, протоптанной в густой траве, под тенью лип и берез, и скоро почувствовал себя бодрее, усталость постепенно покидала его, а в голову вливалась свежесть, вместе с которой крепли и новые мысли, что так и этак петляли вокруг Кати. Конечно, он будет тогда горе-руководитель, если не обуздает дерзкую девицу, не сломит ее гонор. Ведь это лишь на первый взгляд кажется, будто она неуязвима — работает хорошо, в книге жалоб у нее одни благодарности, но если помороковать мозгами, то можно сделать так, что и наоборот все будет. Разве, скажем, нельзя найти человека, который за определенную мзду что хочешь напишет о ней в книгу жалоб? Конечно, можно. А тогда уже и выговор в приказе легко ей состряпать. И он не станет это дело, пожалуй, откладывать в долгий ящик, а завтра же и попробует разыскать подходящего человека.

Уже в самом конце бульвара он встретил девчонку с собакой, вернее, каким-то собачьим лилипутом на коротких ножках, пучеглазым, с торчащими, как у тушканчика, ушами. Собака будто заведенная носилась вокруг девочки и пугливо вздрагивала от каждого шороха и воробьиного крика. И, конечно, зря с визгом лаял четвероногий лилипут на Костричкина, который и не думал его бояться и все так же неторопливо шагал узкой тропкой, затем пересек мостовую и скрылся в переулке.

Дома он первым делом принял душ, потом долго стоял в одной майке перед зеркалом, причесывался и, внимательно рассматривая свое лицо, думал о том, что он мужчина еще далеко не бросовый. Пускай навязчиво блестит у него голое темя, но зато нет нигде седины, даже на висках волосы черные. Да и телом он еще плотен и брюшком большим не обременен, как многие мужчины в его возрасте, а отсюда и походка у него легкая, и упругости в ней хоть отбавляй. И непонятно было Костричкину, отчего это ему такое непочтение от Воронцовой, почему она так жестоко с ним обошлась?

Он накинул на плечи длинный махровый халат, прошел на кухню и открыл холодильник. Раньше Костричкин находил там какую-нибудь похлебку, а теперь который уже день жена была с ним в ссоре и нарочно ничего не варила. Сама Анна Григорьевна почти никогда не ела первого, но все равно аккуратно готовила разные супы, зная, что без горячего он обычно остается голодным. И Костричкин на всякий случай проверил две кастрюли, которые стояли в холодильнике, но ни в той, ни в другой варева не было. Тогда он съел три сырых яйца, попил чаю и, чувствуя почти прежнюю пустоту в желудке, прошел в комнату жены, чтобы почитать письмо, которое прислал вчера сын.

Утром Костричкин видел, голубой конверт лежал на кухонном столе, но сейчас его там не было. Стало быть, жена, уходя на работу, убрала письмо к себе. Так оно и оказалось. Выдвинув средний ящик в ее туалетном столике, где жена обычно хранила разные документы, он скоро нашел этот конверт и, немного волнуясь, вынул из него листок, исписанный знакомым мелким почерком.

Сын писал матери, что у них большая радость, недавно они переехали в трехкомнатную квартиру в новом доме, где есть и лифт, и горячая вода, и ванная. Дом, оказывается, высокий, в несколько этажей, стоит на самом берегу Енисея, из окон видно, как плывут по реке нарядные белые теплоходы, разные баржи. Одну комнату они отвели под детскую, а самая светлая и большая, окна которой глядят прямо на Енисей, ждет, мол, ее, Анну Григорьевну. Еще сын сообщал, что жена его недавно тоже получила диплом инженера, и теперь они вместе работают на одном заводе. По письму выходило, у сына все хорошо, вот только не хватает матери, которую он ждет не дождется. В конце письма все они — сын, невестка, внучка — целовали Анну Григорьевну.

Костричкин знал, что сын на него кровно обижен, все не может забыть тех оскорблений, которые он в свое время нанес Анне Григорьевне, когда хотел с ней разводиться, и давно уже о нем в письмах не спрашивал, приветов ему не слал. Но все равно Костричкин надеялся, что сердце сына постепенно оттает и тот вспомнит о нем. Оттого он частенько втайне от жены читал письма сына, ища в них о себе хоть одно слово, хоть какой-нибудь намек. Но сын все упорно молчал о Костричкине, будто и не было у него отца или умер он давно. Вот и на этот раз в письме о нем ничего не сказано. «Не простил еще…» — вздохнул Костричкин и положил письмо на место, задвинул ящик и, поглаживая дергавшийся глаз, поскорее выбрался из комнаты Анны Григорьевны.