Арина

Едва Дмитрий вошел в дом, как его объяли милый уют и покой, знакомые с детства запахи. Все ему тут было дорого: и белая русская печь, что стойко хранила тепло в самую жуткую стужу, и бревенчатое стены, оклеенные серыми обоями, и семейные фотографии, висевшие в застекленных рамках в переднем углу. И казалось сейчас Дмитрию, что никуда он не уезжал отсюда, а так и жил все время в родительском доме, каждый день садился за этот выскобленный до солнечной желтизны стол, слушал ровный и твердый отцовский бас, неуверенный, будто спотыкавшийся говор матери. И так хорошо ему было, так радостно!..

— Ну как вам нравится, княжна, мое родовое имение? — шутливо спросил Дмитрий, показывая Кате светлую, чисто прибранную горницу.

— О любезный князь, оно великолепно! — в таком же игривом тоне отвечала ему Катя.

Тимофей Поликарпович, больше гордившийся не столько домом, сколько местом, где он стоял, кивая на окно, из которого хорошо была видна блестевшая рядом речка, похвастался:

— Да, красота у нас тут настоящая!.. Одна речка чего стоит… и рыба в ней живет, и раки, и выдры водятся…

Лукерья, в душе которой недавно жила тревога, была теперь веселее, радость встречи с сыном на время заглушила в ней другие чувства, и она, блестя счастливыми глазами, бегала в огород за свежими огурцами, зеленым луком, спускалась в погреб за солеными грибами, мочеными ягодами, поджаривала на плитке яичницу с салом. Тимофей Поликарпович тем временем переоделся и вышел к столу в новых серых брюках, в белой рубашке-косоворотке, причесав длинные и торчавшие во все стороны волосы. Вслед за ним спохватилась и Лукерья, конфузясь за свою старую юбку и линялую кофту, она шмыгнула в горницу и оттуда уже вышла, обрядившись в светлое цветастое платье.

И оба они вроде стали моложе, но это был всего-навсего обман, так могло показаться лишь человеку чужому, а Дмитрий-то видел, как за год еще больше сгорбилась мать, как заметно побелела борода у отца, и он чувствовал и свою вину в рано пришедшей к ним старости, корил себя, что редко писал письма, не каждое лето приезжал в отчий дом. Ему хотелось сейчас же за все покаяться перед отцом с матерью, но сердце чуяло, что это не поможет, ничего не изменит и не поправит. Всякий раз, оказываясь в родных стенах, он клялся себе, что впредь исправится, поступит иначе, но уезжал отсюда, и все повторялось сызнова: в делах больших и малых, в суматошной суете будней забывалось о родителях.

— Зачем ты, мама, столько наставила? — сказал Дмитрий, садясь за стол и с виноватой нежностью заглядывая в ее глубокие глаза. — Такую уйму целой бригаде не одолеть.

— А может, что понравится, а что не понравится, — по-своему рассудила Лукерья. — Вот пускай у вас выбор будет…

— Оно, конечно, была нужда скупиться, — встрял в разговор Тимофей Поликарпович. — У нас все свое, непокупное… Это вы там в городе за каждый чих копейку платите, а нет копейки, стой да облизывайся. — Тут он зыркнул глазом по столу и замер в недоумении, видно, чего-то там не нашел, и, покряхтывая, посмотрел на Лукерью долгим взглядом, но та не заметила этого, и тогда Тимофей Поликарпович спросил: — Ты, кажись, главное блюдо забыла?..

Лукерья достала из шкафчика бутылку, где было граммов двести рябиновой настойки, пристраивая ее на середину стола, проворчала на себя:

— Ишь голова еловая, запамятовала… Худая стала память у меня, сынок, ничего не держит. Иной раз, стыдно признаться, имя твое забываю, вот как. Вертится на языке, хочу вспомнить, а не могу…

Взяв бутылку, Тимофей Поликарпович, не мешкая ни минуты, стал разливать настойку по рюмкам и, видя, что Дмитрий прикрывает свою ладонью, неожиданно удивился:

— Ты что же, сынок?.. Тут и будет-то по лампадочке…

— Нельзя мне, батя, — развел руками Дмитрий. — Сегодня ночью нам в обратную дорогу…

У Лукерьи тотчас скорбно сморщились губы, повлажнели грустные глаза. Сжимая руками побледневшие щеки и часто шмыгая носом, она сказала, еле сдерживая слезы:

— Господи, всего-то на один денечек!.. Мы и наглядеться не успеем…

— Ничего, мама, у меня еще отпуск впереди, — успокаивал ее Дмитрий. — В сентябре на целый месяц приедем. Всю рыбу в нашей речке переловим, грибы собирать будем… Катя знаете какой грибник шустрый!..

— Это ты всегда так говоришь: приеду, приеду… А потом возьмешь и обманешь…

— Ты прекрати такие разговоры, Лукерья! — одернул ее Тимофей Поликарпович, подкладывая в тарелку Кати свежие огурцы со сметаной. — Перестань Дмитрия перед невестой позорить. Какой он у нас обманщик?.. У него работа такая, что не всегда ее можно бросить и к тебе на блины заявиться.

— Да я что, я все понимаю, конечно… — стала оправдываться Лукерья. — Я ведь не его виню, а жизнь нонешнюю… Завели моду детей от родителей отлучать. Разве дело это, что он с Люськой где-то, а мы, старики, тут одни трепыхаемся…

Тимофей Поликарпович выпил рюмку и насмешливо покачал головой, незло проговорил, прищуривая лукаво-веселые глаза: