Арина

— Ну, пошло-поехало!.. Теперь ее не остановишь… Да пустые твои речи, Лукерьюшка! — Он положил руку на ее плечо, добавил: — Ты зазря слезы не лей, все одно жизнь назад не поворотишь. Твое дело порядок за столом блюсти. Вот почему у тебя Катюша ничего не ест, дозволь спросить?..

Катя, сидя за столом, постоянно смущалась, поскольку знала, что как бы там ни было, но все-таки Дмитрий привез ее к родителям на смотрины. А после слов Тимофея Поликарповича она и вовсе вспыхнула краской, торопливо сказала:

— Что вы!.. Что вы!.. Пожалуйста, не беспокойтесь, я уже наелась…

Лукерья, пропустив мимо ушей слова мужа, думала сейчас о своем. В ее голове все сидело гвоздем письмо дочери, вернее, то нехорошее, что было в нем сказано про Катю. И Лукерья, выпив рюмку настойки, ни капли не захмелела, напротив, она еще яснее ощутила тревогу и чаще украдкой поглядывала на Катю, пытаясь найти в ней то порочное, что заметила Люська. Если говорить по-честному, то на лицо Катя ей нравилась, больше того, Лукерья, может быть, и не встречала девушки красивее этой. Перед тем как сесть за стол, Катя тоже переоделась и была теперь в голубом платье, высокий воротник которого аккуратно опоясывал ее тонкую шею. В этом нарядном платье она была прямо как картинка, казалась нежным полевым цветочком, что выглядывал из голубой вазы. Но как раз это-то больше всего и пугало Лукерью, она считала, что такие вот писаные красавицы чаще и бывают непостоянные, сводят с ума мужиков, помыкают ими на свой лад. Вот и будет их Дмитрий несчастным, станет крутиться возле нее, как сторож вокруг колхозных амбаров. Этакую кралю будет боязно, как говорят, и по малой нужде одну отпустить.

Дмитрий давно заметил, что мать была не такая веселая, какой всякий раз делалась, когда он приезжал. Иногда она порывалась что-то сказать, но вовремя себя останавливала, и только глаза ее вопрошали, настораживали, словно готовили его к чему-то неприятному. «Видно, все дело в Кате, — подумал Дмитрий. — Обычная ревность матери к другой женщине, которая посягает на право любить ее сына. Да еще Людмилка своим письмом, знать, внесла смуту в ее душу». И не осуждая, а скорее жалея мать, он заботливо спросил:

— Мама, а как ты себя чувствуешь в такую жару?

— Да вот все колет где-то возле ключицы, а то с обратной стороны под ребро стрельнет, — пожаловалась Лукерья, обрадованная вниманием сына. — Стану рассказывать бабам, а те толкуют, тебе, мол, стыдно болеть, когда сын ученый доктор…

— Это нервишки у тебя пошаливают, ничего серьезного, — успокоил ее Дмитрий. — Ты валерьянку почаще пей, заварку шиповника…

— А что, Люська нынче к нам не собирается? — вспомнив вдруг про дочь, спросил Тимофей Поликарпович, разминая в пальцах московскую сигарету, привезенную сыном.

Дмитрий был уверен, что сестра, которую совсем не тянуло в деревню, вряд ли к ним летом приедет, но не стал раньше срока огорчать отца с матерью. Не умевший врать, он в то же время понимал, что правда в этом случае лишь заронит смуту в души родителей, лишит их надежды, а потому ответил неопределенно:

— Трудно сказать заранее… Может, после уборки и вырвется на недельку.

— Будем ждать, наше дело такое… — печально вздохнул Тимофей Поликарпович.

В это время со двора донеслось требовательное повизгиванье поросенка, и Лукерья сразу вылезла из-за стола, повязывая поверх платья фартук, досадливо воскликнула:

— Боже ты мой, Никишка орет голодный!..

Она в какие-нибудь две минуты натолкла в ведре вареной картошки, бросила туда несколько кусков хлеба, горстку муки. Все это разбавила теплой водой, хорошенько размешала и понесла поросенку. Вслед за ней вышли во двор и остальные. Тимофей Поликарпович сразу там прирос к машине, стал ходить вокруг нее, ощупывать фары, колеса… Любившая всяких животных Катя прошла с Дмитрием в хлев посмотреть поросенка. В дальнем углу хлева за плотной низкой загородкой Никишка уже вовсю лопал принесенную ему мешанку, громко чавкая и хлопая большими ушами.

— Какой он смешной! — удивилась Катя, рассматривая лопоухого Никишку. — Пестренький, уши огромные…

— Ты погладь его, — посоветовал Дмитрий, когда поросенок съел мешанку. — Не бойся, почеши ему спину…

Катя осторожно стала скрести ногтями Никишке за лопатками, а тот неожиданно бухнулся на бок, прикрыл глаза белесыми ресницами и затих.

— Ой, почему он упал?.. — испугалась Катя и отскочила от загородки.

— Так ты его, наверное, угробила!.. — с серьезно-печальным видом проговорил Дмитрий. — Видно, нерв центральный порушила. Ногти у тебя длинные, острые… — Он перегнулся через загородку, начал водить кулаком Никишке по брюху, дергать его за соски. Поросенок чуть хрюкнул и вытянул ноги, будто подыхал. — Видишь, стонет от боли… — сказал Дмитрий, глядя на растерянную Катю, и не выдержал — расхохотался на весь хлев.

Тут Катя и сама рассмеялась. Она опять подошла к загородке и стала уже смело чесать поросенка, забавно с ним разговаривая: «Никишка пестренький… Никишка глупенький… Ты зачем напугал меня, дурашка?..»