Аринкино утро

И надо было такому случиться: в самый разгар работ заболела Лида. Хотела утром встать с постели и не смогла — рухнула, как подкошенная. Разломило спину, стреляет в ногу: ни встать, ни сесть, ни согнуться, ни разогнуться. Беда! Что случилось с девкой? Вчера ложилась здоровая, весёлая, а сегодня — на тебе, стонет, плачет, а встать не может. Елизавета Петровна в панике мечется между печкой и Лидой, с ног сбилась, а чем помочь — не знает.

Сначала натёрла поясницу скипидаром, потом обложила горячей сенной трухой, распаренные травы — они всегда целебны. А сама нервничает, тихонько поругивается:

— И что за народ ныне квёлый пошёл. Эк ведь тебя угораздило когда заболеть! Без ножа зарезала! Чтоб тебя разорвало, прости ты меня грешную.

Лида плакала от боли и обиды:

— Да я-то тут при чём? Разве я хотела этого? Сама не знаю, что случилось.

— Ну да ладно, не плачь, может, бог даст и полегчает, — спохватившись, говорила Елизавета Петровна, заботливо подтыкая одеяло под соломенный постельник. А солнце уже выкарабкивалось из-за леса и поднималось всё выше. Вся деревня с косами и серпами шла в поле на жатву. Шли как на переселение, целыми семьями. Молодухи грудных детей забирали с собою. Пристроив их в тенёчке, укладывали в бельевые корзины. Деревня пустела. Остались больные, старухи да дети малолетки.

Варя в белоснежной холщовой кофточке, в ситцевом платочке, подвязанном «домиком», стояла в раздумье посреди двора. Она медлила уходить в поле, втайне поджидая Лиду. Авось той полегчает, и они, как всегда, пойдут вместе. Выйти на полосу одной — дело нелёгкое, тем более Лида считалась непревзойдённой жницей, по быстроте и ловкости равной ей не было во всей деревне. Но как видно, с Лидой дела плохи, и, вздохнув, Варя пошла одна. Что делать, рожь ждать не будет, того гляди зерно посыплется. Аринка сидела на крыльце и смотрела ей вслед. В удалявшейся одинокой фигуре сестры было что-то грустно-сиротливое. Аринка напряжённо сдвинула брови, до боли закусила губу, это означало у неё крайне усиленную работу мозга. Вдруг, решительно сорвавшись с места, натянула на босу ногу прохудившиеся сапоги, сдёрнула со стены маленький серп, которым она обжинала высокую траву в малиннике да картофельную ботву, и бросилась догонять Варю, крикнув на ходу матери:

— Мамка, я с Варькой пошла жать, пусть Ивашка сено сушит и тяте на пашню обед отнесёт.

Мать только головой покачала, с грустной улыбкой глядя ей вслед.

Поравнявшись с Варей, Аринка деловито сказала:

— С тобой жать пойду. А то где ж тебе одной-то управиться.

Варя удивлённо-смешливыми глазами уставилась на неё.

— Поди ты! А ты жать-то умеешь ли?

— Ещё как! От тебя не отстану, увидишь!

С независимым видом, гордая от сознания своей необходимости в данную минуту, в тяжёлый для сестры момент, Аринка шагала рядом с Варей счастливая, довольная, по-взрослому положив серп на плечо.

Варя обрадовалась Аринке, и не столько её помощи, уж какая там из неё жница, сколько её обществу, всё-таки не так одиноко будет на полосе, да и снопы поможет таскать и ставить в бабки.

Всю дорогу Аринка щебетала, смеялась. От её наблюдательного, цепкого глаза ничто не ускользало. То она видела бабочку, похожую на шёлковый пёстрый лоскутик, то необыкновенной красоты стрекозу с прозрачными, как паутинка, крыльями, то цветок, пахнущий мёдом, то облако удивительной формы, напоминающей гривастую голову лошади.

— А что, Варь, как мы с тобой к обеду махнём полоску-то! А? Вот здорово! Мамка с тятей то-то удивятся! Я как развернусь, вот увидишь. А чего ты смеёшься? Не веришь? Да? Посмотришь!

— Ну что ты, Аринка, верю, верю, ведь ты у нас огонь, — добродушно соглашалась Варя.

С разговорами и смехом незаметно дошли до полосы. Длинная, но не очень широкая, она поднималась на горку, а потом опускалась вниз и упиралась в большак. На горке росла старая, раскидистая берёзка. Одна-одинёшенька во всём поле. Симон как-то хотел спилить её: много тени даёт и место занимает, но Елизавета Петровна не дала.

— Ты только пойми, — говорила она о берёзе, как о живом существе, — эта берёза — страдалица. И ветры её качают и рвут, и морозы леденят, и солнце обжигает, и не за кого ей укрыться, не на кого опереться. Она одна борется со всеми невзгодами и не умирает — стоит! Она заслужила своё право на жизнь.

Теперь Аринка, вспомнив слова матери, смотрела на берёзку с уважением и восхищением. Раскидистая, опустив свои ветви до самой земли, она издали казалась могущественной и сильной, и в её одиночестве было что-то гордое и независимое.

— Под ней хорошо в жару отдыхать, — сказала Варя, перехватив Аринкин взгляд, — к обеду мы как раз к ней подойдём.

— Почему к обеду, да мы её, да мы... — Но тут Аринка осеклась, она только сейчас заметила безбрежность этой ржаной реки. Лицо её вытянулось и потускнело. Она не думала, что эта полоса такая большая, ведь были и маленькие полоски, она видела их, когда носила обед сёстрам. Неужели всю эту рожь можно срезать этим маленьким серпом, по соломинке, по горсточке, сложить всё в снопы? Уму непостижимо!