Аристократия духа

— Возможно, но сам я склонен весьма многое объяснять себялюбием. Я уверен, что в основании всех человеческих добродетелей лежит глубочайший эгоизм и неоднократно имел повод в том убедиться. Я не верю, что кто-то способен расстраиваться из-за чужих бед, переживать из-за чужих потерь и чувствовать чужую боль.

— Может быть, именно неспособность сострадать и обрекает вас на одиночество? — проронила мисс Сомервилл.

Он чуть смутился. Девица не говорила ничего оскорбительного, была участлива и смотрела на него без насмешки и высокомерия, но он ощущал странное внутреннее напряжение и неприятное беспокойство. Его почему-то тяготило её внимание.

— Возможно. Я устроен не по-христиански и не могу возлюбить ненавидящих меня. А вы способны сострадать тому, кого не любите, мисс Сомервилл?

— Почему нет? Вместо того, чтобы утверждать, что меня никто не любит и искать свидетельства чьей-то ненависти к себе, я попыталась бы любить, не ожидая взаимности.

Кейтон усмехнулся.

— Я так не умею. Не умею легко прощать оскорбления, не могу любить в ответ на насмешку, не хочу понимать того, кто причиняет боль. Мне также трудно извинять тех, кто задевает мое самолюбие, и я не понимаю, почему мистер Ренн считает, что я не эгоистичен.

Мисс Сомервилл подняла на мистера Кейтона внимательные глаза.

— Вы не в состоянии простить даже понимая, что причина обиды — глупость?

Кейтон пожал плечами, подумав о мисс Вейзи. Не её ли имела в виду мисс Сомервилл?

— Говорят, когда природа оставляет прореху в чьем-нибудь уме, она обычно замазывает ее толстым слоем самодовольства. Но кто дал право чужому самодовольству глумиться над моим самолюбием? — Тут он опомнился и мельком взглянув на огорчённое лицо мисс Эбигейл, подумал, что излишне увлёкся. — Ну, полно, мисс Сомервилл, — нахмурился он, — не считайте меня таким уж Мефистофелем.

— А для этого нет оснований?

Он усмехнулся.

— Черти — деятельны, неуёмны и неугомонны, а я — ленив по натуре. Я часто прощал. Не по доброте и беззлобию, но по лени… — Кейтон попытался даже улыбнуться, но глаза его оставались серьёзны.

— Хоть это радует…

Пикник удался. Кейтон за весь день не услышал ничего глупого, чему нимало дивился. Мисс Рейчел Ренн оказалась особой весьма здравомыслящей, нельзя было отказать в уме и такте мисс Хилл и мисс Тиралл, мисс Сомервилл по большей части молчала, но все изредка сказанное ею несло отпечаток глубины и разумности. Альберт был заботлив и услужлив, стараясь, чтобы Энселм чувствовал себя в компании своим, гость Ренна мистер Гордон Тиралл был флегматичен, но остроумен, он лениво ронял забавные анекдоты, не давал девицам скучать. Ветчина таяла во рту, у мисс Ренн получился прекрасный этюд, коим она похвасталась перед ними, и Кейтон подумал, что, пожалуй, ему стоит сохранить это знакомство.

Тут мистер Ренн обронил девицам, что Кейтон — поэт, правда, проповедующий еретические взгляды, утверждающий, что поэзия уместна только в полнолуние, ибо лишь в эти короткие часы на земле подлинно царит Поэтичность, что в мире нет совершенства и оно совершенно излишне, и что камелии более изысканы, чем орхидеи…

Здесь к ним подошёл Гордон и сказал, что лодки готовы. Сам он подал руку мисс Рейчел, Ренн — мисс Энн Тиралл, а на долю Кейтона достались сразу две девицы — мисс Сомервилл и мисс Хилл. Мелани выразила надежду, что ему будет не тяжело гребсти, и он вежливо уверил её в этом. Девицы разместились в лодке, Энселм сел на весла. Течение было небольшим, но, выгребая против него, Энселм неожиданно ощутил удивительную внутреннюю легкость: телесное усилие странно расслабило душу. Он улыбнулся, с силой налег на весла, испытывая удовольствие от мощи напряженных мышц, весеннего теплого ветерка, запаха речного ила. Ему казалось, что он слегка пьян.

Он впервые ощутил весну — то чувство, что пьянило душу и наполняло плоть ликованием.

— А мистер Ренн пошутил или вы вправду проповедуете столь еретические взгляды, мистер Кейтон? — услышал он вопрос мисс Сомервилл.

Энселм улыбнулся.

— Да, я сказал, что камелии кажутся порою изысканнее орхидей, но стоит ли мне теперь, заискивая, оправдываться перед вами — ведь часто обманчивы построения ума, но разве бывают ложными случайные впечатления? Я ещё говорил, что всей гармонии поэзии дано полно выразить себя только в ночь полнолуния, но таково моё убеждение. Мои слова — не забавы, я — вовсе не гаер, поверьте. — Он всё сильнее налегал не весла. — Мною же было сказано, вернее, — я просто невольно обмолвился неглупою фразой о том, что сугубо глагольной категорией является совершенство вида. Все же прочее не обязано быть без изъяна: ни женские лица, ни странные связи запахов и настроений, ни лунный серп, ни пучки герани, возводящие мою простую мигрень в латинское hemicrania… Но боюсь, главное несовершенство вида воплощаю я сам и тогда… всё это просто самооправдание.