Аристократия и демос

В 407 г. до н. э., в ореоле победителя и, можно сказать, спасителя отечества, бывший изгнанник и беглец решился-таки отправиться в Афины. Тем не менее его гнели некоторые опасения, когда он со всем блеском во главе флота входил в пирейскую гавань. Однако эти опасения оказались безосновательными: весь город, ликуя, вышел встречать героя. Естественно, смертный приговор Алкивиаду был отменен, конфискованное имущество возвращено, наложенные проклятия торжественно сняты. Уже за некоторое время до возвращения Алкивиада афинское народное собрание официально утвердило его в должности стратега. А теперь он в дополнение к этому получил целый ряд наград и в конце концов вопреки всем афинским обычаям был провозглашен стратегом-автократором, единственным главнокомандующим всеми сухопутными и морскими силами. Это была высшая точка его карьеры. Оставалось сделать какой-нибудь последний шаг, чтобы объявить себя единоличным правителем государства, то есть захватить тираническую власть; граждане, измученные войной и внутриполитической нестабильностью, могли и не оказать значительного сопротивления. Однако этого последнего шага Алкивиад так и не сделал, в отличие от сиракузского аристократа Дионисия, который буквально два года спустя при очень похожих обстоятельствах стал тираном в своем городе, крупнейшим представителем Младшей тирании. О причинах этого можно долго спорить. Во всяком случае, ясно, что дело не в личной нерешительности или пассивности Алкивиада. Согласно всем имеющимся о нем сведениям, он был человеком в высшей степени деятельным, отважным, склонным к риску. Скорее можно говорить о том, что в его сознании были еще достаточно сильны элементы полисного менталитета. При всем своем властолюбии и пренебрежении общепринятыми нормами, при всех монархических замашках, он вырос и сформировался как личность в обстановке афинской демократии, в принципе однозначно отвергавшей любые проявления единовластия, и порвать с ее традициями было для него не так-то и просто. Бесспорно, сыграло свою роль и то обстоятельство, что Алкивиад, в отличие от Дионисия, не располагал гвардией наемников, на которую он мог бы опереться при установлении тирании.

Через несколько месяцев после своего возвращения в Афины Алкивиад вновь во главе флота вышел в Эгейское море, намереваясь продолжать возвращение под власть Афин отпавших союзных полисов. Действовал он в целом успешно, но афинский демос чем дальше, тем меньше был удовлетворен своим вождем, ожидая от него каких-то сверхъестественных свершений. «Если бывали люди, которых губила собственная слава, – замечает глубокомысленный Плутарх, – то, пожалуй, яснее всего это видно на примере Алкивиада… Любая неудача вызывала подозрение – ее спешили приписать нерадивости, никто и верить не желал, будто для Алкивиада существует что-либо недосягаемое: да, да, если только он постарается, ему все удается!» (Плутарх, Алкивиад. 35). Алкивиад, однако, при всех своих талантах был только человеком, не свободным от ошибок и просчетов; при этом ему приходилось действовать в условиях крайней финансовой стесненности. В частности, он вынужден был нередко, покидая флот, отправляться по союзным с Афинами городам для добывания денег на жалованье гребцам. Неудивительно, что победы достигались не с той легкостью и быстротой, с какой хотелось бы афинянам.

Как обычно бывает в таких случаях, каплей, переполнившей чашу, стала, в сущности, мелочь. В 406 г. до н. э., отлучившись на время от флота, Алкивиад запретил оставленному им за себя Антиоху вступать в военные действия со спартанцами. Тот нарушил приказ и был разбит новым спартанским навархом Лисандром в сражении при Нотии. Это-то поражение, не столь уж и серьезное, к тому же случившееся без какой бы то ни было вины со стороны Алкивиада, и стало причиной его отстранения от должности стратега. В очередной раз оказавшись в опале, он не вернулся в Афины и ушел в добровольное изгнание. Какой-то злой рок, казалось, тяготел над нашим героем: вопреки всем своим стараниям он всюду приобретал себе только врагов.