— Смотри че было, Некит, — звучит совсем рядом, и я непроизвольно тоже ловлю в фокус видеозапись, которую демонстрирует другу мальчишка. — Видал, как херачило?
— Ого! — присвистывает тот. — Гори-гори ясно, блин.
— Потушили недавно. Соседи очканули конкретно, — рассказывает он ему, посмеиваясь.
— А в этой квартире кто-то был?
— Да фиг знает, но полыхало так, что все тут знатно офонарели.
— Выносили кого-то, — вклинивается в их разговор старушка, опирающаяся на трость.
— Трупешник? — уточняет тот самый мальчишка, которому удалось снять ролик.
Мои нервы сдают окончательно. Бесцеремонно растолкав собравшихся локтями, ныряю в темный подъезд, ощущая адово всепоглощающее чувство дежавю.
Толком ничего не соображая, поднимаюсь наверх. Преодолевая каждую ступеньку лестницы, молюсь лишь об одном.
Сердце надсадно пульсирует и мечется в мучительной агонии, периодически подпрыгивая по ощущениям до самой глотки. Внутренности будто скручивают тугим жгутом, и трясет меня так сильно, что зубы, клацая, стучат друг о друга.
— Девушка, стойте, туда нельзя! — раздается суровое за спиной, но я уже залетаю в задымленную квартиру, дверь которой распахнута настежь.
Достаю телефон и подсвечиваю экраном окружающее пространство. Бегло осматривая пострадавшую при пожаре мебель, захожусь приступом кашля.
От едкого запаха гари кружится голова. Зажимаю нос и рот правой рукой. На ощупь передвигаюсь глубже, стараясь не замечать, как от дыма щиплет глаза, из которых безостановочно льются слезы.
Гостиная вроде. Иду налево.
— Немедленно покиньте помещение! — меня дергают за рюкзак, но я, каким-то чудом добравшись до студии, широко раскрываю глаза и в ужасе замираю. — Вы меня не слышите, что ли? Здесь нельзя сейчас находиться!
Как меня выволокли не помню. Помню только последнее, что увидела. То, от чего мороз по коже…
Тяжело дыша, оседаю прямо на холодную плитку, которую трогаю ладонями.
— Вам плохо?
— Принесите ей воды. А лучше на воздух выведите.
— Девушка, вставайте.
— Дарина! — голос Абрамова-старшего сейчас как маяк для потерявшегося в море корабля. Ориентир. Последний. Необходимый.
Моргаю. Пытаюсь сделать вдох, но вместо этого из меня выходит какой-то неразборчивый хрип. Кислорода нет. Закончился.
Сквозь пелену слез вижу, как Игорь Владимирович присаживается напротив и требовательно трясет меня за плечи.
— Что здесь на хрен произошло? Дарина?
Не могу и звука воспроизвести. Онемела.
— Случился пожар? Почему? Где мой сын?! — этот вопрос он адресует людям, стоящим на лестничной клетке, потому как от меня ничего добиться не получается.
— Оперуполномоченный Грищук. Вы у нас кто будете, гражданин? Имя, фамилия, отчество, — светит фонарем в лицо.
— Это отец парня, — свесившись через поручни, поясняет соседка с верхнего этажа.
— ГДЕ МОЙ СЫН? ГДЕ МОЙ СЫН Я ВАС СПРАШИВАЮ?! — Игорь хватает сотрудника за грудки. — ЧТО ЗДЕСЬ, К ДЬЯВОЛУ, ПРОИЗОШЛО?
— Тихо. Успокойтесь, уважаемый. Не надо так нервничать.
— ГДЕ ОН? — истошно орет Абрамов-старший.
— Вашего сына увезли. Да отпустите вы меня гражданин!
— ЧТО С НИМ, ТУПОРОГАЯ ТЫ СКОТИНА?! — разъяренный рев разносится по всему подъезду.
— С огнестрелом забрали! Толя, помоги, он обезумел!
Дальше я уже ничего не слышу и не вижу. Мои веки наливаются свинцовой тяжестью, сердце болезненно толкнувшись о ребра, пропускает удар. Мозг настойчиво рисует только одну единственную картинку.
Утро. Моя комната. Я и Он. Серьезный взгляд исподлобья. Решимостью наполненные слова. Самые лучшие. Самые-самые желанные.
Складываюсь напополам от острой боли, пронзившей грудь, и просто умираю. Во всяком случае именно это я и чувствую…
Глава 75. Агония
Нервничаю.
Нервничаю?
Кто бы мог подумать…
Смотрю на свою морду в зеркало, но помимо воли вспоминаются слова дурацкой попсовой песни, когда-то звучавшей в салоне машины Беркутова: «Ты готов услышать нет?».
Не готов на хрен, но и заставить Арсеньеву быть рядом — тоже не могу. Не та ситуация, когда можно давить. Она сама должна решить.
«Вот она и решила!» — язвительно стебется надо мной внутренний голос.
Спокойно.
Не скажет «да» сейчас, скажет позже. Так ведь?
Может и правда пора вплотную законтачить с Покровским? Из всех айболитов он самый… располагающий к себе. И вроде шарит во всей это терапевтической чухне. Какую-то мудреную методику предлагал, но нет, я отказался. Трижды.
Хлопаю дверцей.