Аритмия чувств

Януш. Помню утро. Было воскресенье, накануне я очень поздно вернулся из университета, по субботам я тоже работал, меня разбудил отец со слезами на глазах и сказал, что пора вставать. В этот день у меня была назначена встреча на одиннадцать часов: я подрабатывал репетитором. Я занимался в другом районе. Отец попросил отменить этот урок, но телефоны не работали, и никого нельзя было предупредить. Отец плакал, когда мы слушали выступление Вороны, то есть Ярузельского. Он ничего не комментировал, только дважды повторил: «Сукины сыны». Никуда я в тот день не поехал. И я знал, что все пошло прахом. Уже тогда я почувствовал, что не получу стипендию, так как ситуация в стране изменилась. Кроме того, я опасался, что буду мобилизован, ведь в армию в тот момент призывали людей разных возрастов. Я был молодым мужчиной и не мог не беспокоиться из-за этого — каждый звонок в дверь вызывал страх. И конечно, я помню давящее чувство полного разочарования. Кроме того, никто не понимал, что будет происходить в понедельник. Я отправился в костел, хотя обычно не ходил в костел по воскресеньям и по-прежнему не хожу. Но тогда только на церковных службах можно было увидеть большое стечение народа. В стране было запрещено собираться группами, насчитывающими более пяти человек, однако Ярузельский не осмелился отменить службы в костелах. И стояли мы так в костеле, держась за руки. Это был очень трогательный момент протеста, который нельзя было выразить иначе. На следующий день студенты в университет не пришли. С 13 декабря для студентов были отменены все занятия, но это не касалось преподавательского состава, поэтому мы пришли на работу, где вели долгие разговоры друг с другом. В связи с запретом собираться в одном месте группами более пяти человек мы расположились в вестибюле физического факультета, так чтобы нас ни в чем нельзя было упрекнуть, переходя от одной группы к другой, обсуждали обстановку в стране.

Дорота.И ты продолжал работать?

Януш.Все продолжали, поскольку, чтобы оставаться в университете, мы были обязаны это делать. Но никто из нас не знал, что будет дальше. Нормальной работы не было. Ксерографы были опломбированы, библиотеки закрыты. Чтобы сделать копию какой-нибудь статьи, необходимо было написать заявление на имя декана. Компьютеры не работали из-за перебоев с электричеством, что было следствием бедности, а не военного положения. Складывалось впечатление, что мы находимся в тюрьме. Однако все надеялись, что это положение в стране временное, что противники правящего режима дадут о себе знать. Но так не случилось. Потом были праздники, сочельник, Рождество. Во время рождественской мессы мы пели гимн «Боже, что Польшу...». Потом ожидали перемен после каникул, когда в университет наконец вернулись студенты. Жизнь вошла в свое русло. Кого-то интернировали, кого-то освободили. Никто не протестовал. Я не включился ни в какую подпольную деятельность, хотя мои друзья в ней участвовали и печатали какие-то листовки. Я же решил, что это не имеет смысла. Для меня это было время тотальной апатии -прежде всего по причине личной жизненной трагедии. Ведь я целый год жил, подчинив все свое существование единственной цели. Строил свое будущее на фундаменте диссертации, которую должен был подготовить во время стажировки в Америке.

Дорота. И вот ты уже почти достиг желаемого...

Януш. И внезапно узнал, что ничего не получится. А потом возобновились контакты с Костюшковским фондом, потому что для них сложившаяся ситуация стала не меньшим разочарованием. И началось. Мне предложили изменить тему в надежде, что американцы передумают насчет моей стипендии. Итак, по договоренности с фондом я выбрал тему, связанную с алгоритмами сжатия данных. Лишь три года спустя, в 1983 году, санкции против Польши были частично отменены. Я нашел другой университет в Нью-Йорке и профессора Рутен-берга, который занимался той же темой и согласился принять меня у себя на кафедре. А в фонде уже были предназначенные для меня средства. После трех лет ожидания я поехал в Америку. В 1982 году я женился на своей студентке, с которой познакомился на одном из своих первых занятий в качестве преподавателя. Я уже почти перестал верить, что эта поездка состоится, — иначе не позволил бы себе рождения ребенка, который появился на свет в июне 1983 года, а в марте я получил извещение, что могу ехать, срок пребывания в Америке — один год, в течение которого я не мог приезжать в Польшу.

Дорота. Ты не видел своего ребенка целый год? Мимо тебя прошло появление зубов, первая сознательная улыбка?