Аритмия чувств

Януш. Эта номенклатура уже существовала, к сожалению, издавна. Если бы ее создали мы, то все было бы намного проще. А перевод этой структуры, заключенной в названии, является сложным процессом. Его устанавливают более шестисот различных правил, из которых имеется шестьдесят тысяч различных исключений. А эти названия необходимы, потому что никто не зарегистрирует нового лекарства или новой химической субстанции, если не пошлет название этой субстанции в РОА, то есть в Федеральное управление по контролю качества пищевых продуктов и лекарственных средств. И это должно быть правильное, систематическое химическое название. Его присваивают химики. Они сидят по восемь часов и называют эти структуры в соответствии с правилами номенклатуры. Смотрит такой химик на экран компьютера или на страничку, на которой нарисована структура, и говорит, что это, например, двуметилоаминофосфорин чего-то там. Посмотрел на структуру и записал название. Если у него хороший день, то он в состоянии отсмотреть примерно сто таких структур и присвоить им названия, а ведь некоторые из них занимают по три строчки, поскольку в них появляются разные заменители. Вероятность того, что он допустит ошибку в этих весьма сложных структурах, довольно велика. А кроме того, химики — обычные люди: то заболтаются, то на ланч отвлекутся, то жена или товарищ позвонят. А это все стоит денег. В моей фирме было семь химиков, и каждый зарабатывал сто тысяч марок в год, и, следовательно, моя фирма платила семьсот тысяч марок ежегодно этим семерым сотрудникам. Какое-то время спустя в фирме родилась мысль: а нельзя ли написать специальную программу, которая сама проанализирует эти структуры и присвоит им названия.

Дорота. И ты ее придумал?

Януш. Я ее написал.

Дорота. И лишил работы семерых химиков.

Януш. К сожалению. И поэтому меня не особенно любили в этой фирме. До меня никто подобной программы

не разрабатывал. Планировалось, что если мне не удастся написать в течение года такую программу, если не будет результатов, то со мной не продлят договора и тогда мне придется вернуться в Торунь, а мое начальство таким образом убедится, что написание данной программы невозможно или экономически невыгодно. Правил более шестисот, но самое трудное — это исключения, потому что тут появляются специфические названия и специфический язык. И как в любом языке, в нем имеются диалекты. Американцы говорят на чуточку ином химическом диалекте, чем европейцы. Я не могу изменить мир и заставить всех говорить на одном диалекте, а значит, это именно я должен приспособиться к их диалектам при создании разных названий для одной и той же структуры, которые в результате станут понятными и американцу, и европейцу. Это было непросто, но я такую программу написал.

Дорота. Первый в мире.

Януш. Первый в мире. На это у меня ушло четыре года.

Дорота. И она у тебя запатентована?

Януш. Я не мог ее запатентовать, это могла сделать только фирма, на которую я работал. Никто не может, не заплатив фирме, использовать данную программу. Если кто-то другой напишет, взяв за основу твою, программу лучшего качества, то не сможет запатентовать ее, так как нельзя запатентовать мысль. Но если кто-то создаст подобную программу, не зная о существовании твоей, то он имеет на нее право. И тогда дело будет обстоять так, как это происходит с операционными системами Арр1е и \Ушс1очуз. Это две параллельные операционные системы — одна лучше, а другая хуже. Но тогда никто такой программы еще не создал — я был первым. Это позволило сэкономить огромные деньги. Тех семерых человек не уволили, их лишь перевели в другие отделы. Но двое из них должны были остаться, потому что программа неидеальна, у нее лишь определенный зиссезз гаЬе, то есть уровень успешности, так что человек пока еще должен контролировать предоставляемые программой результаты. В 80% случаев моя программа дает правильные названия; в течение одного дня химик обрабатывает сто структур, тогда как программа — четыреста тысяч.

Дорота. Хорошо. Ты уже создал эту программу, над чем работаешь сейчас?