Аритмия чувств

меня не будет и что утром в киосках появятся новые газеты, а я их не прочитаю. Боюсь, что когда-нибудь меня не станет, а жизнь будет продолжаться дальше и дальше, только я об этом уже ничего не узнаю, а я просто хочу знать, что будет происходить после моей смерти. Для меня информация — это пища. Я должен знать. И вдруг я буду ее лишен, поскольку не смогу ни прочесть газету, ни включить компьютер. Я рассматриваю факт смерти так: я просто не смогу ни на что влиять. Кроме того, для меня больше ничто не начнется, и это меня поражает. И я не успею сделать все то, что хотел успеть. Перед смертью я бы хотел еще раз послушать Моцарта, уладить дела, сказать всем, что я их любил. Я хотел бы иметь возможность это сказать. В то же время я боюсь того, что будет после смерти. Не какого-то наказания, а лишь того, что просто не будет ничего. Но если ничего не будет, то ведь нечего и бояться, у меня ничто не будет болеть — я просто перестану существовать. И такая вероятность есть. Символическое воскресение, о котором говорит религия, является той ее частью, в которую я не очень верю. Для меня было бы достаточно, и в этом я вижу этакое небольшое воскресение, если бы обо мне кто-нибудь когда-нибудь вспоминал. Такого рода воскресение мне подходит. Так, например, каждое 1 ноября1 я поминаю моих родителей. В этот день они для меня словно бы воскресают. Просыпаюсь утром, иду на работу и все думаю о матери. И для меня воскресение заключается в этом. Мама все время жива. А вот какое-то глобальное воскресение и Эдем, каким он изображен в китчевых комиксах «свидетелей Иеговы», в котором якобы из-за своих грехов я никогда не окажусь,— это абсурд.

Дорота. А о смерти ты иногда думаешь?

Януш. Чем старше я становлюсь, тем чаще думаю о смерти. Как о конце, с которым я уже смирился.

Дорота. Твои герои часто думают о смерти.

Януш. Я часто думаю о ней и потому часто об этом пишу. И полагаю, что этот вопрос волнует многих людей. Смерть причиняет боль тем, кто остался, и в моих книгах я больше говорю не о тех, кто умер, а о боли тех, кто остался. Вероятно, сейчас я думаю о смерти меньше, чем между сорока пятью и пятьюдесятью годами. Подобные размышления связаны с печалью, которая ложится на тебя, когда происходит что-то важное. Когда у меня были проблемы личного плана, я чаще думал о смерти. Но мне ни разу не приходили в голову мысли о самоубийстве, что часто случается с другими. Я вижу смысл только в существовании, собственно, у меня есть несколько причин, чтобы жить. И потому мои размышления о смерти не маниакальны, не полны ужаса. Я хотел бы сознавать, что наступил этот момент, потому что хотел бы иметь время для прощания. Не знаю, почему это прощание для меня так существенно. Может, мне бы не хотелось, чтобы моя жизнь была книгой без эпилога. Я так это формулирую.

Дорота. Как ты уже неоднократно повторял, ты — верующий в Бога физик. Ты — ученый, но в последнее время также пишешь книги, одна из которых является безоговорочным бестселлером. Может, разовьем эту тему?

Януш. У меня все время такое впечатление, что я профессионально подготовлен к тому, чтобы заниматься наукой. И я постоянно чувствую в себе неуверенность, стоит ли мне писать книги, гожусь ли я для этого.

Дорота. Все еще? После стольких книг и такого успеха?

Януш. Да, потому что я испытываю познавательный диссонанс. Мои книги необыкновенно хорошо принимают читатели и в то же время очень плохо оценивают критики, возможно, из-за того, что я довольно поздно и неожиданно присоединился к кругу людей пишущих и не вполне к писательству подготовлен, будучи...

Дорота. Выскочкой?

Януш. Да, выскочкой. Мне все кажется, что мне не хватает аргументов, чтобы достойно ответить на критику, потому что я не вполне владею терминологией.

Дорота. А ты думаешь, что это так важно? Можно знать все правила орфографии и никакого понятия не иметь о том, как пишутся книги.

Януш. Да, мне это хорошо известно по собственному профессиональному опыту: я могу привести несколько отличных примеров биологов, написавших самые лучшие компьютерные программы.

Дорота. Ну, видишь. Кто для тебя более важен, критик с его рецензией или твои читатели со всех концов света?

Януш. Вначале критики были страшно важны.

Дорота. А теперь?