Аритмия чувств

Януш. В принципе первый кризис, связанный с возрастом, я пережил, когда мне было восемнадцать лет. Тогда мне казалось, что теперь я уже должен быть ответственным мужчиной, так как это всячески подчеркивалось в нашем доме. Мне еще не за кого было тогда быть ответственным, но мой папа считал, что я непременно обязан стать мужчиной, который обо всем заботится. У меня было короткое детство, ведь я очень рано поступил в училище. И несмотря на постоянное присутствие моей матери, которая мысленно была со мной благодаря письмам, я каждый день ощущал ответственность за собственную жизнь — чему во многом способствовало училище. В восемнадцать лет я уже почувствовал себя взрослым, хотя .сейчас это может показаться смешным. Именно тогда я начал задумываться о своем будущем. Я по-прежнему учился в училище морского рыболовства, однако уже понимал, что очень скоро меня ждет принятие решения о дальнейшем обучении, что училище является замечательным приключением, но что оно не даст мне профессии, которой я посвящу свою жизнь. Мои интересы выкристаллизовывались. Таким был мой первый кризис. Хуже всего я себя чувствовал, когда мне исполнилось тридцать. Я был научным работником, без докторской, которая все еще писалась, жил в Соединенных Штатах и был вынужден принять решение о возвращении в Польшу, решение, связанное с возвращением к миру талонов на обувь и заявлений с просьбой сделать копию статьи на ксерографе, к миру страшной нищеты, к миру, означавшему прощание с невероятным шансом, какой я получил бы, оставшись в Америке. Но я принял решение и вернулся на родину, к жене, ребенку, а также к Польше. В то время я не мог себе представить, что когда-нибудь буду жить в другой стране, Польша была моим домом. Суть в людях, в ментальное. Мне казалось, что я не могу быть счастлив, живя вне Польши. Я хорошо отдавал себе отчет, что у меня нет ничего: ни написанной докторской, ни обустроенной квартиры. Все было неоконченным. Складывалось впечатление, что я так и буду бегать по кругу маленькими шажками, я не понимал, что мне делать дальше. Я хотел защитить в Польше диссертацию, но не знал, для чего мне это нужно. В те времена докторская в Польше ничего не давала, ни денег, ни восхищения окружающих. Две недели я пребывал в страшной яме, хотя и не назвал бы это депрессией. Это была меланхолическая яма. Мое душевное состояние можно было сравнить разве что с состоянием какой-нибудь женщины, переживающей из-за своего возраста, хотя всем понятно, что это всего лишь вопрос некой условности. А тогда у меня была дочь, была жена, а значит, была семья, и все же мне казалось, что я ничего не могу предложить своей семье. Знакомые мне завидовали, я же был уверен, что в моей жизни не происходит ничего значительного, что в ней есть только страшная пустота. Это был очередной кризис. Свои сорок лет я пережил совершенно незаметно, я не ощущал старости, что за спиной осталось уже полжизни. У меня было очень много планов, ведь шел 1994 год. Моя программа была тогда первой подобного типа на рынке, и, следовательно, я достиг профессионального успеха, я делал то, что люблю, — в то время это были самые современные программы, связанные с химией, так что возрастного кризиса я попросту не заметил. Зато появились раздумья на тему, что сделать со своей жизнью, чтобы не причинять боль близким. Я стал замечать, что у меня находится все меньше времени для них, что в своем необузданном, маниакальном стремлении к перфекционизму во всем, что касалось работы, я отнимаю себя у семьи. 1994-й я назвал бы годом, когда наш брак стал трещать по швам. Явно это еще никак не выражалось, но я чувствовал огромный стресс оттого, что постоянно подвожу близких. Дочери были еще слишком малы, чтобы выражать свое неудовольствие из-за моего вечного отсутствия. Но я и сам чувствовал, что посвящаю им слишком мало времени, что вместо того, чтобы почитать им сказку, я работаю над оптимизацией алгоритмов, а время уходит. Я понимал, что пренебрегаю ими, и в то же время я был убежден, что делаю это по важной причине, так как обеспечиваю