Аризонская западня

Метрах в шестидесяти машина резко повернула и теперь прямиком надвигалась на бегущую фигуру. Из окна переднего сиденья засверкали вспышки выстрелов.

Не останавливаясь, Болан рухнул ничком на землю, перекатился, изогнулся и навскидку выпустил фугасную гранату из М-79.

Граната врезалась в песок у переднего бампера машины — Болан стрелял чересчур поспешно и из очень неудобной позиции, чем и объяснялся столь непростительный промах. Тем не менее взрыв хорошенько зацепил автомобиль.

Машина подпрыгнула, накренилась и закувыркалась по направлению к взлетно-посадочной полосе.

В стволы М-79 набился песок. У Болана не было времени на их прочистку; он отбросил оружие в сторону и помчался вслед за подбитой машиной, зажимая в руке большой серебристый «отомаг» 44-го калибра.

В машине находились двое: Моралес и Хиншоу. Энджел — за рулем, Джеймс Рэй — в качестве «бортового стрелка».

Кувыркнувшись несколько раз, автомобиль ухитрился вновь встать на колеса. Моралес не подавал признаков жизни — голова его резко запрокинулась и казалась вывернутой чуть ли не на 180 градусов. Правая рука Хиншоу нелепо болталась за окошком. Он не успел ее втянуть внутрь, когда машина перевернулась, и кости руки раздробило. Весь рукав был в крови.

Хиншоу уставился на Болана мутным взглядом и хрипло произнес:

— Боюсь, теперь остались только ты да я.

— Ошибаешься, — холодно возразил Болан. — Остались ты и ты.

Он прошел и, ступив на взлетно-посадочную полосу, повернулся к северу. Перестрелка, кажется, начала затихать. Но важнее было другое: завывая двумя своими реактивными двигателями, «Сессна» уже разгонялась, спешно укатывая прочь из зоны боевых действий.

Болан вышел на середину полосы и двинулся навстречу самолету. 100 метров... 90... 80 — промежуток между ними стремительно сокращался. В пятидесяти метрах Болан рухнул на одно колено, спокойно прицелился и выпустил обойму в автоматическом режиме.

Все восемь путь попали в цель, но ни одна из них не задела какого-либо уязвимого места в самолете. Болан мгновенно перезарядил «отомаг» — «Сессна» практически была над ним, колеса уже оторвались от земли.

И тут произошел как бы стоп-кадр, когда ничтожная микросекунда, вырванная из вечного времени, вдруг расползается и словно вмещает в себя всю эту вечность. В какую-то долю секунды Болан встретился глазами с Эйбом Вайссом, с «честнягой» Вайссом, сенатором Соединенных Штатов Америки. Сенатор прижал источенное временем лицо к стеклу иллюминатора, и лицо его было искажено гримасой ужаса, как и тогда, когда он стоял на крыльце своего дома в Райской Долине, держа в трясущейся руке «браунинг», и орал так, чтобы его услышал весь белый свет: «Я управляю всем этим. Это все мое, и управляю я!»

«Можете и дальше управлять, до самых адских ворот», — ответил тогда Болан.

А теперь Палач сказал ему: «Ты доуправлялся, Эйб».

Взлетающий самолет промчался над его головой, а он хладнокровно целил ему вслед, вновь и вновь высекая огонь из своего замечательного «отомага» 44-го калибра.

И снова все пули легли точно в цель — все восемь, каждая из них.

Самолет дернулся. Язык пламени выбился из крыла. Машина попыталась выровнять курс, а затем как бы остановилась в воздухе — это, разумеется, было иллюзией, вызванной тем, что охватившее крыло пламя смешалось с разлившимся над горизонтом пурпуром заката.

Самолет не успел упасть — он взорвался в воздухе, и вспышку, должно быть, видели даже в Райской Долине.

Палач спрятал оружие в кобуру и пробормотал:

— Вот теперь дело в шляпе, Ник. Ты угадал.

И, не оборачиваясь, зашагал прочь.

Эпилог

Другие поля сражений ждали его. Он знал: они будут всегда дожидаться, покуда он жив.

Но наступали минуты, когда он чувствовал, что надо уделить немного внимания не только аду, но и раю.

И поэтому это нельзя было считать каким-то помрачением рассудка, когда самый разыскиваемый преступник Соединенных Штатов снова направился в Райскую Долину.

Конечно, скорее всего его просто-напросто угостят пинком под зад и отправят в места, где беспрерывно льется кровь. Где он должен ее проливать.

Но в глубине души он все-таки надеялся, что дитя Морриса Кауфмана проявит чудо благородства.

По крайней мере, девочка заслужила того, чтобы о смерти отца ей рассказал человек неравнодушный. А уж к равнодушным Болан причислить себя никак не мог.

Так что, не исключено, они сумеют найти основу для взаимопонимания. Вероятно, это было единственное, что он мог предложить.

И, как знать, вдруг, невзирая на все то, что разделяло их, они счастливо обретут хоть толику согласия на время его краткой передышки в Райской Долине...

Ну, в самом-то деле, если вдуматься хорошенько...

Разве Мать-Вселенная заслуживает меньшего внимания, чем Старина-Космос?!.

Разве не так?