Аризонская западня

Дон Пендлтон Аризонская западня

Человек является той частью реальности, в которой и через которую космический процесс приобретает сознание и начинает понимать самого себя. Первейшая задача человека — увеличение уровня этого самосознания и применение его в максимально возможной степени к управлению ходом событий... чтобы открыть свое предназначение в качестве агента эволюционного процесса...

Джулиан Хаксли

С тех пор, как я понял, что у меня есть только одна цель — уничтожение Гитлера, моя жизнь сильно упростилась.

Уинстон Черчилль

Жизнь, посвященную постоянному пребыванию в адском пламени и грозовых раскатах, трудно назвать комфортной. Но я принимаю роль, которую вручила мне судьба. По крайней мере, моя цель определена совершенно ясно и просто. Я живу только для того, чтобы уничтожать мафию.

Из дневника Мака Болана

Пролог

Юному сержанту Маку Болану судьба явилась одним летним полднем в виде телеграммы. Болан как раз завершил свое второе боевое задание в Южном Вьетнаме, когда его настигла весть о смерти отца, матери и сестры. Вернувшись в Штаты, чтобы отдать последний долг дорогим людям, Болан со всей решительностью бросил вызов теневой стороне цивилизованного мира, о которой большинство людей даже и не подозревает.

Семья Мака Болана погибла от руки мафии, этой зловещей преступной организации, которая за столетие эволюционировала из небольших разрозненных банд в то, что некий министр юстиции назвал «невидимым вторым правительством» Соединенных Штатов. «Правительство» это незримо управляло почти любой законной или нелегальной отраслью деятельности, какую только можно себе представить.

Превосходно натренированный, высокопрофессиональный военный, Мак Болан быстро раскусил методы, с помощью которых преступные мафиози смогли расстроить и обессилить легальную правящую систему Америки, и он отреагировал единственно возможным образом. Болан применил тактику, принесшую ему во Вьетнаме кличку «Палач».

— На кой черт нам сражаться в восьми тысячах миль от дома, — спрашивал юный Мак Болан, — когда настоящий враг уничтожает все, что нам дорого, у нас на родине?

Таким образом, Палач продолжил свою войну в Америке, начав личный крестовый поход против сил зла, против мафии. Вопреки всему воин выстоял в первой битве со всемогущим преступным синдикатом и отправился на новые поля боевых действий. Где бы ни подымала «Коза Ностра» голову, тут же появлялся и неумолимый Палач, готовый ее отрубить.

Мафия была обескуражена, она была совершенно не готова противостоять безжалостному стилю ведения войны, присущему Маку Болану. Мафиози знали, что в конечном счете они должны выиграть — соотношение сил выглядело слишком неравным: ни один боец, каким бы суперменом он ни являлся, не мог бесконечно долго противостоять объединенной мощи организации. Однако до поры до времени казалось, что Болан заколдован и неуязвим — он спокойно раскатывал от одной твердыни американской мафии к другой, верша свои дерзкие набеги на империю порока и зла.

Последняя такая акция Палача против легионов синдиката состоялась в Кливленде, штат Огайо, где Болан разрушил имперские мечты и притязания некоего Тони Морелло по кличке «Гад» и в очередной раз разгромил отряды мафии. То была тридцатая болановская кампания против синдиката, и даже сам неустрашимый воин сознавал, что полоса везения не может длиться вечно. Рано или поздно она внезапно оборвется, и скорее рано, нежели поздно. Тем не менее Болан был исполнен решимости продолжать войну против заклятого врага до последнего дыхания, до последней капли крови. Это была война, в которой не давали и не просили пощады, война, в которой не сдавались и не заключали перемирий, в которой каждый шаг был по краю могилы.

Один морской капитан[1], участник другой войны, ведущейся с похожей, если не с идентичной, целью, написал гимн воинской доблести, наглядно отразивший суть донкихотства Болана:

Кто небо вспахать отважится,

Как некий мудрец сказал,

Лишь в дураках окажется.

Но он взлетел и вспахал.

А еще говорится в Завете:

Не кличь понапрасну беды.

Но отправился сеять он ветер,

И горькими были плоды.

И смерть свою принял как милость,

О чем, мол, тут говорить.

И слов обветшалых унылость

Смог кровью своей оживить.