Арка святой Анны

— У святых врат Рима готов я поститься семь лет… семь лет и один день без скидок, лишь бы простил мне господь, что ел я там хлеб худо замешанный, да пил вино кислое, да вдыхал тамошний воздух зловонный…

— Незачем вам ехать в Рим, можете и ближе получить отпущение грехов. Стоит лишь захотеть, и нынче же ночью вы спасете свою душу.

— Нынче ночью?

— Да. Я привез приказы, согласно коим все должны подняться нынче же ночью, чтобы мы разом покончили с непереносимой тиранией, ибо нам от нее одно только утеснение и бесчестье. Король пребывает в… Можно здесь говорить без опасений?

— Если вы не боитесь ведьмы… Но про нее-то мы наверняка знаем, что страшиться нечего!.. Во всяком случае, нам с вами…

— А твой брат и вправду отказался служить дьяволу и сеньору податному?

— Да нет, сеньору-то податному он покуда служить не отказался, — отвечал третий собеседник, до этого мгновения не проронивший ни слова, — сеньору-то податному он служить покуда не отказался, кое-какие счеты еще надобно свести. Податной мастер взыскивать с виноделов подати, да вот на нем самом надобно клеймо поставить. И будет оно поставлено моей рукой: никому такого дела не передоверю.

— Хорошо сказано. Так вот, узнайте же оба… но покуда никому в городе ни слова… узнайте, что король тайком пожаловал в монастырь Грижо, он там с рассвета и выедет оттуда в сумерках, чтобы незаметно проникнуть в город. Мы должны вовремя овладеть городскими воротами, самое же главное — овладеть собором, он все равно что крепость в нашем городе. Как настроен народ?

— Хочет своими силами добиться, чтобы уплатили ему по счету, нет у него другого средства добиться уплаты.

— А как поступят наши судьи и выборные советники?

— Как у них в обычае: будут славить победителя.

— Кто нынче ночью стоит на страже во дворце, вы, Руй Ваз?

— За кого вы меня принимаете, сеньор Васко? Покуда служил я епископу, служил честно; не давала мне совесть покою, что правда то правда, но я служил ему, ибо верность и честь — превыше всего… С нынешнего дня я больше не служу ему, не ем его хлеба, не пью вина его; вот и могу воевать с ним, — и за короля, и за народ, — я ведь сам из народа, — и за себя самого, и за… еще за одного человека, сеньор Васко…

— Вы уже говорили с Жертрудес? Говорили вы с ней, Руй, друг мой?

— Говорил, само собой; вот уж ангел, стоит поговорить с ней, и человек сам чувствует, как к добру обращается, словно его из тьмы к свету вывели. Вот перед вами брат мой, Гарсия Ваз, его она тоже в свою веру обратила.

— Тебя! Стало быть, и тебя тоже! — воскликнул студент, обращаясь к бывшему сборщику дорожной пошлины… бывшему полицейскому капралу, перевели бы мы сегодня… Будем уповать на господа ради спасения души второго братца и благополучного окончания нашей истории, что самым верным переводом было бы — бывшего прохвоста.

— Да, сеньор, меня, — ответил он, — меня самого… Как услышал я, что говорит она народу, а у самой-то на руках невинный младенчик… сынок бедняжки Аниньяс, а я ведь пособничал, когда ее… И я из всех самый был виноватый, потому как сердце мне вещало, что дурное это дело, вещало еще раньше, чем совершил я его. Самый виноватый, самый виноватый… Вещало мне сердце, чем давать Перо Псу отмычку, что выковал я для него, воткнул бы я лучше этот вот кривой нож ему в брюхо… пускай бы вывалилось оттуда все, что есть там… ничего хорошего не вывалилось бы. Но вот вам сущая правда, послушал я, как говорит она с народом, а у самой на руках младенец невинный, услышал я слова, что она сказала, и вся душа у меня перевернулась; и поклялся я всеми клятвами, какие есть, и добрыми, и недобрыми, что за зло, которое причинил я, кое-кто да заплатит.

— Что же, будь так, человече! Зло уже сделано, теперь постараемся его исправить. А верно, что Пайо Гутеррес поручился за безопасность Аниньяс?

— Верно, я сам слышал, как он это сказал перед всем народом, вот мы и уверены, что ничего худого с ней не случится. Но…

— Но, — перебил брата Гарсия Ваз, — епископ тоже обещал, что передаст нам Перо Пса, чтобы мы отправили его на виселицу, а тот все еще разгуливает по дворцу, в ус не дует и посмеивается над криками народа… а народ он народ и есть, одно умеет — кричать.

Васко погрузился в раздумье и словно отрешился от всего вокруг, перестав прислушиваться к тому, что говорили братья, которые продолжали беседовать друг с другом все о том же. На некоторое время юноша ушел в свои мысли.

Внезапно он встал из-за стола и сказал:

— Идите же: я хочу, чтобы вы позаботились о городских воротах. Собор я беру на себя.

— Вы, Васко! Вы, сеньор, совершите это… это…

— Это предательство, хочешь ты сказать. Совершу. И знаю, что делаю.

— Не знаете, нет, мой юный сеньор. Ох, сеньор Васко, совесть меня мучит… Правда, я клялся, что не скажу вам, но теперь, при нынешнем положении дел…