Арка вторая: "Башни в небесах" (СИ)

— Кажется, никогда в жизни не был так беззаботен! — говорит он Спичке.

— Просто ты никогда так много не пил, — отзывается дварфиха, шуруя поварёшкой в котле.

— Начинаю думать, что напрасно, — смеётся Полчек.

Франциско, стоящий рядом с дежурной бутылкой в руках, вздыхает и закатывает глаза.

— Мастер! — обращается к Полчеку Эд. — Мои сиблинги тоже хотят участвовать.

— Так в чём же дело?

— Для нас нет ролей.

— Ну… не знаю, — задумчиво смотрит на голиафа драматург. — Не слишком ли вы серьёзны для буффонады?

— Мы не знаем, Мастер. Но мы хотим участвовать. Мы актёры, наше место — сцена.

— Так идите на неё и придумайте что-нибудь, — отмахивается Полчек. — Именно так теперь создаётся искусство.

Голиафы (большие, лысые, плечистые и немного нелепые) переминаются на сцене и смотрят друг на друга с сомнением. Раньше их всегда прикрывала иллюзия, и без неё им как-то неуютно.

— Не знаем мы, что на подмостках

теперь изображать нам должно,

ведь роль для нас не написали! — жалуется, в конце концов, Шензи.

— Мы лишь простые лицедеи,

из тех, что говорят по тексту,

внимая пьесе и суфлёру, — добавил Банзай.

— В нас нет талантов драматурга

или уменья рифмоплётства,

и самомненья режиссёра… — подтвердил растерянно Шензи.

— Мои сиблинги хотят сказать, — пояснил Эд, — что мы не знаем, что нам делать. Мы не можем жить без сцены, но не умеем ничего смешного.

— Как же не умеете? — громко удивилась Завирушка. — Вы очень смешно разговариваете.

— Манера наша говоренья

для нашей местности обычна

и не считается забавной

на пустошах Дулаан Заха, — недовольно сказал Шензи.

— Великий бард, из великанов,

Бильдям Шикспар, весьма известный,

так написал все наши саги,

которые все с детства учат, — уточнил Банзай.

— И так мучительно ученье,

вбивающие в наши бошки

его божественные строки,

Что позабыть их невозможно, — закончил мысль Шензи.

— Мои сиблинги хотят сказать, — развёл мощными руками Эд, — что всех детей нашего народа заставляют наизусть заучивать строки нашего величайшего менестреля. Это единственное уцелевшее культурное наследие после того, как нефилимы уничтожили Жендрик, империю великанов, а эльфы добили выживших. Тридцать восемь пьес и сто пятьдесят четыре сонета, спасённые одним из беглецов на беду будущим поколениям. Каждый голиаф обязан знать их наизусть, поскольку других не сохранилось.

— Любой из юных голиафов

весьма силён, но не разумен

и в обученьи не усидчив,

к досаде строгих педагогов, — прокомментировал Шензи.

— И потому отнюдь не лаской,

не уговорами и лестью,

а лишь тяжёлой крепкой палкой

их принуждают к просвещенью, — мрачно сказал, почесав старые шрамы на шишковатой голове, Банзай.

— И всякий житель Дулаан Заха,

достигший лет уже почтенных,

забыть не может эти строки

и даже в снах своих бормочет, — добавил Шензи.

— Мои сиблинги хотят сказать, — уточнил Эд, — что вбить в тугую башку юного голиафа тридцать восемь пьес и сто пятьдесят четыре сонета трудно, но если получилось, то он не забудет из них ни слова. Поэтому наши соплеменники разговаривают так, как завещано Великим Бардом. Ведь ни для чего другого места в их головах уже не осталось.

— А почему ты говоришь нормально? — спросил табакси.

— Я был настолько туп, что об меня переломали все палки, но я так ни строчки и не выучил. Меня выгнали из класса за неспособность, сказав, что мне никогда не стать почтенным голиафом. В итоге это привело нас на сцену. Шензи и Банзай не смогли меня бросить. А теперь мы стоим здесь и не знаем, что нам делать.

— Так вот же! — закричала в волнении Завирушка. — Вот оно!

— Что именно? — спросил грустно Эд.

— Ваш номер! Вам не нужно ничего играть! Вам нужно просто рассказывать!

— Нам? — удивился Эд. — Рассказывать? Но что?

— Что угодно! Важно не что, а как! Вы втроём прекрасные рассказчики, зрители заслушаются!

— А ведь действительно, — смешался Полчек. — Никто ещё не рассказывал со сцены забавных историй. Пусть это будет новый жанр. Назовём его… Стойговорильня?

— Стоять-смеяться? — предложил табакси.

— Стоп-трындёж? — скептически отреагировал Пан.

— Бормотайлинг? — задумчиво предположил Кифри.

— Назовите «стендапом», — сказала ядовито Спичка. — Это недержание речи, болезнь, когда пациент болтает и не может остановиться даже во сне.

* * *