Аркадиана

-- Прошло? По-моему, ты могла бы позвонить. Мы тут волнуемся...

-- Извини, - говорю я, снижая радость в голосе на несколько заметных градусов. Вообще-то они могли и сами позвонить тоже. Все-таки это мне было плохо. Но они заняты, а я дурака валяю...

Просто так меня не извиняют. Мама считает, что я должна быть наказана, а если она так считает, то доведет наказание до конца.

-- Твоя эта Вера тоже хороша. Что ей от тебя нужно? Позвонила, ничего не объяснила, бросила трубку...

-- Извини, - повторяю я. - Но я тогда не могла говорить.

-- Мне это не нравится, - повторяет мама. - Совершенно не нравится, - она делает паузу. - Нам нужна твоя помощь. Ты можешь нам помочь?

Она спрашивает таким голосом, что отрицательный ответ невозможен.

-- Я звонила все утро, но тебя же не застать, - добавляет она с обидой.

У меня внутри все обрывается. На редкость невовремя. Ведь мне завтра на работу! А если я откажу... это будет что-то невообразимое.

-- А что надо делать? - говорю я. Вероятно, я говорю убито, и мама это слышит.

-- Нет, если тебе это так трудно, то не стоит.

-- Что надо делать? - повторяю я в отчаянии.

Мама обиженно молчит.

-- Я записалась к зубному, - говорит она. - Нужно, чтобы кто-нибудь посидел с ребятами. У меня выпала пломба, у меня совершенно...

-- Когда? - спрашиваю я.

-- Для тебя это имеет такое значение? Ты так занята?

-- Ну мам, ну когда, - говорю я умоляюще.

Мама снова молчит.

-- У меня талончик на три часа, - говорит она наконец.

-- Когда? Сегодня? - спрашиваю я облегченно. - Ну сейчас я приду.

Кажется, мама тоже веселеет. Даже может быть, меня прощает. Во всяком случае, голос становится обычный.

-- Я тогда собираюсь, - говорит она, и я чувствую, что она тоже радуется.

Когда я кладу трубку, я вспоминаю, что меня не спросили, почему я вызывала неотложку. Скорее всего, мама не поверила. Она-то знает, как я умею придуриваться. Ее это всегда огорчало... Хорошо, Ленка на меня непохожа, одно мамино утешение...

Я выбегаю на улицу. Интересно, а где черти носят Ленку. Где носит мать двоих детей... Конечно, допускаю, что от этих разбойников иной раз хочется застрелиться. Или она тоже вышла на работу? Нет, не может быть. Митроше еще и года нет... Нет? Я быстро вспоминаю... Нету ему года... Надо быть совсем сумасшедшим, чтобы назвать сына Митрофаном. Заранее обрек ребенка на страдания. Зачем Марику понадобилось быть православнее всех православных, я не понимаю. Назвал бы тогда уж Ваней, дешево и сердито... Впрочем, у Марика на педагогической почве много заскоков бывает. Первое, чему он научил старшенького, Лютика, это ругаться матом. По словарю. Подозреваю, у самого Марика знания по части сакральных народных откровений на нуле. Вообще самообразование вокруг так и кипит, все чему-то учатся, кто-то - искусству любви, как Саша, кто-то - неформальным диалектам... Зато у Лютика такая подготовка, что можно его хоть сейчас ставить бригадиром асфальтоукладчиков. Справится, как воды выпить... Правда, в школе у ребенка проблемы. Учителя никак не верят, что его отец - научный работник, на вокзального грузчика его незримый образ больше смахивает. Марик объясняет, что это вроде прививки. Дескать, ребенка нужно подготовить к стране, в которой ему жить. Большой интеллектуал...

Мама встречает меня уже одетой, с голубым шарфиком и с сумкой на плече. Шарфик ей очень идет. Младшенькие вьются в прихожей: и Лютик, который уже опрокинул какую-то коробку, и молчаливый Митроша, который учится ходить. Представляю, что будет твориться в квартире, когда Митроша заговорит. Хороши будут диалоги между детишками...

-- Их нужно будет покормить, - говорит мама. - В холодильнике Митрошин суп и яблочко в банке. Памперсы там в шкафу...

-- А этого чем? - спрашиваю я и ловлю Лютика за подтяжку. Он ходит в папиных подтяжках, чтобы штаны не сваливались. - Привет! А кто я есть? А есть я Лютик...

Лютик вырывается.

-- Я не намереваюсь ничего есть! - гордо заявляет он и исчезает в комнате.

-- С ума сойти, - говорю я. - Он не намеревается...

Митроша в это время колотит меня игрушечным зайцем по ноге. На личике у него отражается какой-то мыслительный процесс.

Мама уходит. Я иду следом за Лютиком в комнату, Митроша ковыляет сзади с зайцем, периодически замахиваясь, не попадая и теряя равновесие. Я сажусь на диван и отбираю зайца. Митроша с визгом кидается возвращать собственность. Хорошо, что он перестал тыкать пальцами в глаза и уши окружающих. Одно время была у него такая манера. Весь в папу, исследователь... Зайца приходится вернуть, и Митроша обиженно отходит в сторону, сунув зайцыно ухо в рот.

-- Милый, - говорю я, - Ты бы поиграл чем-нибудь. Где твои игрушки? Где Митрошины игрушки? Ну-ка давай поиграем...

-- Дурак, - презрительно изрекает Лютик, глядя на младшего брата.

-- Чем он обычно играет? - спрашиваю я.

-- Там его газеты, - поясняет Лютик. - Он их рвет.

Я иду в соседнюю комнату. Когда-то она была наша с Ленкой, а сейчас отдана братьям-разбойникам. На диване действительно огромный ворох драных газет. Терзали их с особой жестокостью.