Аркадий Бухов

Через полчаса из-под крыши послышались мягкие стонущие звуки. Так стонут голуби на солнце и завхозы в бане, когда им растирают спину.

— Тяжело? — сочувственно спросила жена, заглядывая в комнату.

— Нет, — сердито ответил Кудыковский, — легко. Как ершу в мармеладе. Ты только послушай.

Он с ненавистью вытянул лист из рукописи и едко прошипел:

— На, любуйся. Посмотри, каким стилем пишет популярный Зиновий Бедакин. Вот его герой в третьей главе идет по полю. Слушай: «Игнатий задрюкал по меже. Кругом карагачило. Сунявые жаворонки пидрукали в зукаме. Хабындряли гуки. Лодыдряли суки. Вдали мельтепело». Понятно?

— Нет, — уклончиво ответила жена. — Я рязанская. Может, вологодские так говорят.

— Вологодские отпираются. Намекают, что это псковский диалект.

— А псковские что?

— Говорят, что это новочеркасский язык.

— А ты Бедакина что, пробовал убедить?

— Пробовал. Обижается. «Я, говорит, не для того популярным стал, чтобы мой стиль калечили». Жаловаться даже хочет. «Пушкина, говорит, до дуэли довели. Толстой из дома ушел, а теперь из меня стиль вынимают».

— Ну, верни роман, — необоснованно предложила жена.

— Куда там. Две части издали, а третью вернем? Роман же интересный же, пойми ты это… О Господи, хоть бы он четвертую часть русским языком написал бы! Вот послушай… Героиня у него есть. Зоя Проклятых. Ну, черт с ней, пусть уж так называется, если нежнее фамилии не нашел. Вот как она страдает: «Зоя пурашилась. В голове у нее си-марунило. В ушах пляпали будрыки. Еще минута, и она бы горько встралнула». Это же не девушка, а каменоломня из сна пьяного дворника. Завтра поеду к Бедакину — может, сжалится…

Разговор с Бедакиным был короток и почти безнадежен.

— Не могу, дорогой, — категорически сказал он Кудыковскому, — язык мой, сам его создал и чужим ломать не позволю. Как думал, так и пишу.

— Может быть, вы по-русски думать будете, — уныло предложил Кудыковский, — раз уж на русском языке роман пишете?

— Типичный великодержавный шовинизм, — сухо остановил его Бедакин. — Так нельзя. Меня по всему Союзу читают.

— У вас вот сказано, что ваш Игнатий задрюкал по меже. Почти непонятно неподготовленному читателю: может. это на четвереньках человек ползет, а может, на флейте играет. Нельзя ли другое слово?

— Можно. Запишите: «курлонил».

— А это что такое, собственно?

— То же, что фудыркнул. Живой, напоенный образом глагол.

— Жаль, что напоенный. Не поили бы их лучше, эти глаголы, — вздохнул Кудыковский. — И вот еще героиня у вас пурашится. Это что-нибудь физическое или внутреннее? В голове у нее симарунит, а сама она пурашится. Некоторые не поймут.

— Вставьте так, — миролюбиво предложил Бедакин: — «Зоя хапурилась, как душатая». Ясно теперь?

— Уже яснеет, — горько пожевал губами Кудыковский. — Может, разрешите кое-какие слова самому перевести с вашего на общепонятный? Сами понимаете: читательская масса. Не все подготовлены к восприятию самобытных образов. Отсталость. След проклятого прошлого.

— Переводите, — строго согласился Бедакин, — но с соблюдением стиля.

— Да уж не без этого, — обрадовался Кудыковский. — Я даже со словарником. На базе точной науки, так сказать. Будьте спокойны, Зиновий Гаврилович.

Поздно вечером Кудыковский вернулся к себе на дачу вдвоем. Впереди шел он, а сзади мальчишка, который нес с вокзала охапку толковых словарей русского языка. Не снимая кепки и на ходу закусывая холодной бараниной, схваченной на террасе, Кудыковский сел за рукопись романа.

— Так, так, — радостно шептал он через полчаса, роясь в рукописи и словарях, — дрюкать… На «Д». «Драпать… Дробить… Дрожать… Дрйкать… — скакать на левой ноге. Костромское выражение». Так. Теперь на «К». «Карагачить… Кабкать… Калпить… Карагачить… Ловить рыбу руками. Из архангельских сказок». Так… Посмотрим теперь, что героиня делает… В ушах пляпали будрыки… «Пляпать — сверлить стену»… «Будрыка, множ, будрыки — донское название молодых медведей…» Ну-с, теперь дальше…

Через два месяца Зиновию Бедакину принесли корректуру третьей части его нового романа-трилогии «Угодья и половодья». Сверху была пришпилена записочка Кудыковского: «Что мог — исправил. Работал по словарям. Если что не так — извините. К.».

Бедакин начал читать прямо с третьей главы. Карандаш медленно падал у него из рук.

«Игнатий, — прочел Бедакин, — прыгал на одной ноге по меже и ловил рыбу. Небогатые жаворонки запрягали лошадей и били сапогами простоквашу. Свистели колеса, вбивали гвозди суки. Вдали было весело».

Еще более странные строки, родившиеся при помощи толковых словарей и его языка, мелькнули перед Бедакиным в следующей главе.

«Зоя рыла землю. В голове у нее шел снег и молодой медведь сверлил стену. В ушах танцевали холодные бани. Еще минута — и она бы пошла дождем».

Бедакин растерянно оглянулся, убедился, что в комнате никого нет, и быстро зачеркнул обе фразы.

«Игнатий шел по меже. — торопливо вписывал он, — и вокруг него пели жаворонки. Вдали пахло сеном…» Здесь так сделаем: «Зоя страдала. В ушах у нее шумело, и перед глазами плыли круги…» Пойдем дальше…