И всего лучше в таком маленьком городке ходить в гости. Здесь у нас на каждого гостя смотрят, как на внезапную тяжесть, посланную судьбой. Гость ест, пьет, расстраивает план вечера, надоедает и, уходя, каждый раз требует, чтобы его позвали еще. Хорошо, если это очень близкий человек, при котором можно создать искусственные сборы в театр, и он уедет, не подавая вида, что обиделся. Все равно ходить будет. Если это нужный человек, его кормят жирным, приторным тортом, заставляют курить капустные сигары, уверяя, что это случайно купленные через знакомого португальского консула гаванны. Провожают его до самого лифта, но, проводив, тихо совещаются:
— Всю комнату прокурил… И чего особенного. Морда злая, а нужный человек… Без него два года без движения просидишь…
В маленьком провинциальном городке, который и на стенной карте по северной широте и долготе искать надо, — не так. Здесь если позовут в гости, то уж так искренно, что дальше идти некуда.
Под вас и зовут других знакомых. О вашем предстоящем приходе говорят с открытым превосходством:
— А у нас сегодня Нырков будет — знаете, который из Петрограда. Я уж вас, Евгений Сергеич, не зову, винта не будет… Так, своя компания.
Когда вы придете, все, что можно выбрать в квартире почетного и удобного, все рассчитано на вас. Редкий столичный человек, попав в такую атмосферу, удерживается от того, чтобы не начать самым безыдейным образом врать.
И чем больше тысяч народа вмещает в его рассказах каждый столичный кинематограф, чем большее количество красавиц-испанок ежеминутно попадается на глаза каждому посетителю столичных вечеров, — тем наивнее и охотнее ему верят.
И если из слушателей кто-нибудь сам побывал в столице, ему тоже очень не хочется не верить. Ведь он семь лет тому назад ездил, а этот — свежий. Еще пыль столичная на чемодане.
Хозяин слушает и вспоминает о своих студенческих мечтах переехать в столицу. Хозяйка даже не слушает. Она вся горит одной мыслью о том, как она будет завтра у Пануровых передавать все это своими словами. А маленький гимназист так впился широко раскрытыми глазами в гостя, что становится непонятным, какие нечуткие люди вывели ему годовое три с минусом в графе: внимание.
— Вы бы скушали вареньица…
В голосе у хозяйки, действительно, просьба. Она пододвигает блюдечко, полное громадных черных вишен, и разовравшемуся гостю становится неудобно. Он вспоминает. как опытная столичная хозяйка, переложив на чужое блюдечко лишнюю ягоду, быстро вывертывает ее в бочку с полуфунтом тягучего купленного недоразумения, над которым кто-то по неосторожности или сознательному умыслу налепил бумажку с названием ягоды.
Иногда разговор затихает, и В полумраке, пока еще не зажгли лампу, чувствуешь, как вместе с темнотой над уютной комнатой висит какое-то непривычное чувство дружелюбия и общей благодарности к вам за то, что вы свежий, не уснувший человек, пришли и десятками пустых слов о чем-то другом, не похожим на жизнь хозяев, тронули добрые и позевывающие души.
Когда вы уедете, о вас, конечно, будут говорить еще долго. Не всегда хорошо, но все же будут скучать. Через год вы получите написанное незнакомым почерком письмо, подписанное такой же незнакомой фамилией.
— Зиняков… Кто такой Зиняков?.. Шура, у тебя нет такого знакомого?
А в письме подробно и как-то заискивающе говорится о той жизни, которую вы случайно задели.
— У нас все то же. Если вы помните инспектора, — у него родилась дочка. Весной приезжала новая труппа.
У нас теперь два клуба, только в одном бывать неприлично. С Лизочкой вы поступили, не сердитесь, нехорошо, не придя в сад проститься. Она долго скучала. Она хочет ехать на курсы…
Вы уже ничего не помните. Инспекторская девочка не интересна. Лизочка — как ее фамилия?.. Может быть, это та девица, которая пела на любительском концерте, а может быть, та, которая умела ездить на велосипеде…
Но от этих писем всегда веет тем былым, от которого хорошо и грустно. Такие письма похожи на женские глаза, провожающие поезд с близким.
Я не знаю, но почему-то мне всегда, в весенние вечера, когда хочется куда-то уехать, бросить все влезшее в душу, вспоминаются эти маленькие уголки. Может быть, там, куда едут осторожно экономящие люди с заграничными паспортами, дома перевиты цветами, люди, пронизанные солнцем, вежливы и интересны, может быть, там моря серебряные в лунные вечера, но мне почему-то хочется отдохнуть от жизни, убежать от всего только в те маленькие глухие утолки, где нет ничего кричащего о своей красоте, ничего захватывающего и волнующего…
Мученики
Ни одним из физических недостатков люди так неохотно мирятся, как с толщиной.
Человек, лишившийся ноги, быстро привыкает к своей деревяшке, и, если бы в один странный день у него неожиданно выросла свежая нога, он, наверное, был бы не только удивлен, но даже немного обижен.
— Ишь ты… лезет… Нашла когда… — с укором обратился бы он к ноге, — подумаешь, цаца какая…
Человек с оторванным ухом просто забывает о нем и очень сухо принимает все сожаления окружающих.