Аркадий Гайдар. Мишень для газетных киллеров

Соловьев в новой папахе, в бурке, под которой угадывалось немало всякого оружия, легко спрыгнул с коня. Был он невысок, ловок, крепок; некрасивое лицо его притягивало напряжением мысли, внутренней настороженностью и в то же время улыбчивостью. Соловьев непрерывно, обаятельно, немного смущенно улыбался.

Спрыгнув с коня, Соловьев не знал, как поступить дальше. Его пригласили не на привычную пьянку, не на переговоры с водкой. Его позвали на обед. Человек тонкий, он мгновенно уловил разницу. Он понял: Заруднев желает с ним общаться по-людски. Такое приглашение он получал впервые. Правда, в свое время он звал к себе в гости другого командира, Аркашку Голикова, но встреча не состоялась. Встречаться тогда было рано.

И вот теперь пригласили его, Соловьева, чтобы обсудить условия сдачи в плен. В письме об этом ничего сказано не было, но он пока еще «император тайги», имеет голову на плечах и кое в чем разбирается. Сейчас важно было сохранить достоинство, не стать посмешищем. И во время разговора за столом не продешевить.

Потому, спрыгнув на землю и продолжая смущенно улыбаться, Соловьев ни на шаг не отошел от своего коня. Его люди сделали то же самое. Все ждали, как поступит Заруднев.

А Николай Ильич застыл возле ворот как бы в нерешительности. Да, эти люди, от которых даже на расстоянии пахло костром, сырой землянкой и немытым телом, прибыли по его приглашению. Пока их насчитывалось больше и они надеялись прорваться за рубеж, они были менее сговорчивы. Но у него, Заруднева, сегодня особая миссия. Поэтому он будет вежливым и гостеприимным хозяином, доведет до конца переговоры, разоружит по доброму согласию остатки «горно-партизанского отряда», уладит другие формальности. А там снова вернется к простым и ясным командирским обязанностям…

Николай Ильич Заруднев, кавалер ордена Красного Знамени, сослуживец Чапаева и Буденного, собрал в кулак всю свою волю, тоже обаятельно улыбнулся и громким голосом сказал:

— Иван Николаевич, я рад видеть у себя в гостях вас и ваших… ваших подчиненных. Прошу всех прямо к столу.

И, сделав навстречу Соловьеву несколько шагов, протянул руку.

Соловьев остолбенел. Даже когда он жил на воле, он никогда не слышал таких слов и тем более не думал, что враг когда-нибудь протянет ему руку. С чисто крестьянской подозрительностью он смотрел в лицо Заруднева, опасаясь: вдруг, если он ответит таким же самым жестом, Заруднев с лукавой улыбочкой свою ладонь уберет, чтобы сразу поставить его, «императора тайги», который остался без войска, на место?

Заруднев, прочитав по выражению лица Соловьева его мысли, сам коснулся подушечками пальцев неподвижной от напряжения, будто окаменевшей руки атамана.

Лишь после этого, внезапно покраснев, как, верно, не краснел с тех пор, когда впервые коснулся на посиделках девичьей руки, Соловьев ответил встречным поспешным, слегка суетливым движением. Ладони их встретились и впаялись одна в одну. Так они стояли долго, минуты две. И люди вокруг замерли тоже, понимая, что происходит небывалое: Заруднев и Ванька Соловьев сцепились руками, будто друзья после долгой разлуки, — не разорвешь.

А «император всея тайги», отчасти уже бывший, и начальник боевого района подумали об одном и том же: ах, как жаль, нет фотографа…

Оба в этот момент забыли: Заруднев — что совершенно не был уверен в приезде Соловьева, а Соловьев — что до последнего часа метался в лесу, решая, ехать или лучше остаться. Он опасался, что вместо обеда ему будет предложена пулеметная очередь.

После еды, а также после изрядной выпивки Соловьев и Заруднев остались в доме, имея при себе по одному помощнику. Заруднев положил перед атаманам оригинал гарантийного письма Енисейского губисполкома и еще раз на словах пояснил: в случае добровольной сдачи оружия и золота рядовые получают свободу сразу же. Соловьев же, с учетом, что на каждый праздник — 1 мая и 7 ноября — объявляется амнистия, пробудет в заключении максимум год-полтора.

Если же, не дай бог, они теперь не договорятся и Соловьев попадет к нему же, Зарудневу, в плен, то — высшая мера. И подчиненным серьезные сроки.

Соловьев ответил, что все понял. И согласен. Только ему нужно собраться с духом. Да и все имущество следует разобрать и подготовить к сдаче. Условились о дне окончательного выхода. И вернулись за столы.

О том, что в Форпосте состоялась встреча двух командиров, в газетах сообщать не стали. А что готовится выход Соловьева и его людей из тайги, дали знать в Красноярск и Ужур. Редакции газет прислали своих репортеров и фотографов.

Накануне исторического дня в Форпост потянулись десятки возов, сотни людей. Много народу двигалось пешком. Заруднева наплыв публики не обрадовал, а встревожил. Он опасался, как бы Соловьев при таком стечении народа не стал куражиться.

Но Соловьев куражиться не стал — просто не явился.

«Стрелять или не стрелять?»

Заруднев понял: Соловьев боится. Этот страх был подобен редкому недугу — водобоязни, когда человек не имеет силы не только войти в воду, но даже коснуться ее поверхности. Настало время решительных действий.