Аркадий

Наверно начал созревать.

А в хоре он давно не пел:

Совсем испортился пострел.

Подался в спорт от скуки он.

В его-то годы? Скверный тон.

ХХI

И на уроках начал он скучать,

И слишком часто уж зевать,

Уж думал школу он бросать,

Но тихо стал лишь сачковать.

Так доучившись кое-как,

С четверкой аттестатной наш чудак,

Вот уж на жизненной дороге

Он очутился, наконец.

Ничто не держит на пороге!

Свобода есть всему венец?!

Но выбор перед ним лежал,

А вот какой он слабо представлял,

Но Гречко показался строг,⁹

А участь эту избежать он мог.

ХХII

Его пугал солдатский быт,

Казарм зловонный неуют.

Он был избалован и сыт,

Не нужен был ему приют.

Возрос он как бы на свободе,

Спешить туда нет смысла вроде:

Там нет ни мамы, ни отца,

В богах, по штату, – старшина,

А службе нет никак конца.

Где хуже всех порой одна

Команда поутру дана

(Пошёл ты к черту, старшина!):

"Подъем. Скорей, орлы!" -

И драишь вслед за тем полы.

ХХIII

Там жизнь тошнее в сотню крат,

Что к смерти дни спешишь ты гнать,

Там всё ж неволя – сущий ад,

Там днём и ночью хочешь спать.

Там каша синяя с тоски,¹⁰

Там выдают раз в год носки,¹¹

Там по ночам мерещатся торты,

Котлетки мамины шипят,

Столы обильные накрыты.

Вот-вот и пробки полетят,

Шампанское игристое польется,

Друзей круг прежний соберется,

И потечет веселья мощный ток,

И тишину разрежет рок.

ХХIV

Стезею этой не прельстясь,

Не видя перспективной службы,

В душе её порой страшась,

Не оценив армейской дружбы,

Решил податься в институт,

Чтоб конституции избегнуть пут.

Тогда лохматый, грозный Марс

Студентов всё-таки прощал,

(Для нас, конечно, это дар-с)

В казармы с лекций не тащил,

Хотя в жрецы производил:

Погон заочный нам лепил,

Пусть и сапог ты не носил.

Но бог уж это нам простил.

ХХV

Не зная мир, не зная страсти,

И не предвидя будущей стези,

Что уж давно сродни напасти,

И мода, чёрт её срази,

Он выбрал город поначалу

И институт по номиналу:

Чтоб был престиж его и слава,

Да конкурс, чтоб пройти он мог.

Так выбираем жизнь мы, право,

Нас не заботит и итог,

Нас не заботит и призвание:

Нам хватит одного названия.

И мы пойдём другим путем,

За голову хватаясь уж потом.

ХХVI

Ошибок этих не исправить,

И вспоминая в тишине,

Придётся с горечью оставить,

На дне души, в грязи, во тьме.

Рассказ продолжим же пока,

Нас не сожрала всех тоска.

Приятель выбрал Питер град,

Найдя, что древняя столица

Для жизни просто сущий ад,

Не то, что питерская львица:

Чуть меньше шума, толкотни,

И камни в исторической пыли,

Там катит воды мирная Нева,

И помнит Пушкина трава.

XXVII

Великий град, холодная столица,

Я не топтал твоих брегов,

Не видел я твоей зарницы,

Не гладил я крылатых львов,

Не пил, Нева, твоих я вод.

........................

XXVIII

........................

ХХIХ

Вот наш Аркадий, наконец,

Избрав свой путь весьма разумно,

Стал невских берегов жилец

С надеждой жизнь влачить там шумно.

А город так его пленил,

Что он о прошлом позабыл:

В объятья Питера попал.

Свобода парня закрутила,

Да город хороводил бал,

И жизнь казалась очень мила.

Он волочился очень шумно.

И вёл себя довольно неразумно,

Пока попойки не достали

И блеск они не потеряли.

ХХХ

"Кто был студентом – знает младость,

Кто был солдатом – знает жизнь", -

Пусть в тех словах и правды малость,

Но это тоже наша жизнь.

Забавам юности лениво придаваясь,

Теперь в них сильно сомневаясь,

Он, темпераментный и страстный,

Стал тяготиться сим занятьем.

Но этот случай в общем частный:

Не наделен был этим счастьем.

Уж с женщиной скучал тихонько он,

И взгляд прелестнейших мадонн

В нём вызывал тоску глухую,

И даже злобу, в общем-то, простую.

ХХХI

И глупой юности прелестные черты,

Хоть искренние, нежные, живые,

Что так бывают нам милы,

Черты те стали для него чужие.

И не торчал уж ночи на скамейках

И не сидел до утра на ступеньках,

Он перезрел для сих занятий,

Как перезреет ранний плод,

Румяный и весьма занятный,

Но червем пожираем тот:

Червём всегдашнего сомненья.

Синдром: тягчайшее безделье.

Не разбираясь в жизни сильно,

Он жил на свете, впрочем, мирно.

ХХХII

Ну, точно ж вы уже решили,

Что это я? Что мой портрет? ¹²

Избавьте! Вы не поспешили?

Ведь до него мне дела нет.

Тут отведу все подозренья,

Вам покажу и в этом рвенье,

Как Пушкин сделал так давно,

Что и забыть немудрено.

Но всё ж добавлю лишь одно,

Хоть это может и смешно:

Когда студентом я бывал,

Я много время отдавал

Не книгам – личикам прекрасным,

Глупышкам редкостным, ужасным.

ХХХIII

Тогда ценил веселья плеск,

Живой характер, волос тёмный,

Прекрасных глазок жадный блеск

И разговор ленивый, томный.

Любил и глупость даже я,

Сносила всё душа моя.

Срывал ночные поцелуи,

Ценил подлунные амуры

И, убивая время всуе,

Любил наивность, шуры-муры.

Ввернул б зефира лёгкий бег,

Да вот беда – не выношу я нег,

И мне писать трудней в сто раз,

Хоть был и у меня когда-то час.

ХХХIV

Быть может, я тогда любил?

Нам это не узнать.

И скольким глазкам грубо льстил?

Мне было свойственно играть,

Безумством скучным всех пугать,

И долго про себя ж себя ругать.

Но кровь холодная шипела,

Как недозрелое вино,

И пена винная летела,

Но не смиряла кровь оно,

А мой характер многих уж пленял,

А волю я себе давал,

Чужие слёзы проливал,

И так, помалу, остывал.

ХХХV