Аркадий

Но, впрочем, их он не имел,

Предпочитая книжек ряд,

И потому и думать не хотел,

И вещи новой был не рад,

И славе цену тоже знал,

Так ничего и не желал.

Семью ещё он презирал,

Под юбкою приюта не искал.

ХХХII

Глупец? Но глупость более оруча:

Она всегда своё возьмет.

Пускай она пуста, звонка, трескуча-

Она всё знает, танком прёт,

Не различает честь и подлость,

Не ведает про слово гордость.

Он может воли не имеет,

И цену не познал себе?

Перечить никому не смеет-

Итог: сгорит он, как в огне,

Иль тихо отойдет в сторонку,

Боясь ввязаться в эту гонку.

Таков закон у жизни всей,

Немало здесь лежит костей.

ХХХIII

Так мы теряем и таланты,

Теряем мимо проходя.

Не вырастают и гиганты

И, занимаясь чем-то нехотя,

Мельчают, падают, сгорают,

Как динозавры вымирают.

Но мы богаты даже здесь:

Земля иных для дел родит.

Для нас не будет это весть.

А мы готовы всем сорить,

Готовы их не замечать,

Как не умеем мы считать,

И выгод всех не извлекать,

Согласны даже прозябать.

ХХХIV

Аркадий мой талантов не имел:

Ты хочешь верить, то – поверь.

Пусть ямб с хореем различал,³

Но что он знал – поди проверь.

Ведь интеллект уж вещь такая…

Что кое-где он и стена глухая,

Кой-где мой друг – большой болван,

Где собеседник из умнейших,

Но уж язык нам точно дан,

Чтоб не вести речей глупейших.

Он лишнего вообще-то не болтал,

И ум успешно он скрывал,

Не горячился даже в споре,

Но в этом я не вижу горя.

XXXV

Наш ум фонарик иль прожектор-

Не помню, это кто сказал-

Но освещает только сектор,

Чтоб ты в потемках не блуждал.

Аркадий будто что-то ждал,

В работу сильно не вникал,

И вёл себя, как все, обычно:

Делами всё же занимался

И, совершая их привычно,

К обеду он уже не рвался-

Часа за три он управлялся.

А чем другим он занимался?

Он чай солидно попивал

И с сослуживцами болтал.

XXXVI

А там обед уж приближался,

А он его не пропускал:

В столовке скверной он толкался

И быстренько обед глотал.

Поскольку наш-то общепит

Ещё доныне шибко не блестит,

И страстбурский пирог нетленный

И ресторацию Талон,

Клиент обычный и бессменный,

Усмешкой поминает он.

Но всё же это он жевал

И язву, верно, наживал.

Затем немного он гулял,

Стопы обратно направлял.

ХХХVII

А там уж до конца сидел.

Он мог, конечно, чем заняться,

Но ничего обычно не хотел.

Пусть ничего он не боялся,

На неприятности не рвался,

С начальством даже не ругался.

Он даже книжек не читал,

По магазинам не бродил,

И сослуживцам он не врал,

И женщинам вообще не льстил:

Не развлекал историями, сказками,

И не играл пред ними глазками,

Хоть молодостью всех смущал,

И этим много обещал.

XXXVIII

Так наш приятель прозябал:

Ничем от всех не отличаясь.

Быть может: ничего не понимал,

Иль незаметным быть стараясь.

Но он к чему-то всё ж стремился,

Втайне над чем-то глупый бился,

А дни текли, словно вода:

И без отметин, без примет-

Пока не сложатся в года,

А оглянешься: ничего уж нет.

Лишь горечь улетевших лет,

Души погибший в жизни цвет.

Быть может: он чего-то ждал

Иль выход силам он искал?

ХХХIХ

Пока же бег свободного романа ⁴

Мы устремим куда-то вдаль,

Поскольку спать довольно рано,

А нас всегда манила даль.

Манило пошлое далеко,⁵

Подобно прошлого оброка

Всех поэтических дружин,

Кокеток скучных, слащеватых

Иль выживающих седин,

Иль юношей прыщаво – рифмоватых,

Меня, когда был молодым,

Но всё растаяло, как дым.

Теперь давно я нелюдим.

Мечты? Я неподвержен им.

ХL

Теперь за жизнью я бреду,

Спешить уж никуда и не спешу,

А так: тихохонько иду

И больше для себя пишу.

Мой поэтический кристалл ⁶

Доныне в общем не блистал:

Я много лишнего писал

И много глупого болтал,

Словами легкими играл,

И повод критики давал.

Пускай ругают все меня,

Не огрызнусь теперь уж я:

Остыла уж моя душа,

И пепел сыплется шурша.

ХLI

Я, как обычно, заболтался:

Писал вступление, писал,

И краткости учился я, старался,

Но всё ж его так не дожал.

Не буду больше отвлекаться:

Теперь мне некуда податься.

Что не писал? Его наряд?

(Описывать так всё подряд).

Насыпать швейникам нам яд?

Да будет. Я тому не рад.

Но он носил костюм обычный,

Заметим, что весьма приличный,

Поскольку вкус имел простой

(А может вкус-то быть иной?).

XLII

Но одевался он слегка небрежно.

Но в меру. Мера есть закон.

Но и за модой не следил прилежно,

Хоть сохранить старался тон:

Чтоб из толпы не выделяться,

Да на глаза не попадаться.

Но был, как все, он сыном века,

Пусть не считался он ни с чем,

Но нет наверно человека,

Что с миром тот порвал совсем.

Он не был ветреной Венерой ⁷

И обходился малой мерой:

Не убивал день напролет,

В надежде глупой – кто взглянет?

XLIII

Но не хотел, чтобы косые взгляды

Иль едко брошенный смешок,

Высмеивал его наряды,

Ходил кругом пустой слушок.

По пустякам его тревожил,

Пустые чувства, сплетни множил.

Он выяснять, вообще-то, не стремился,

Что думает вульгарный вкус.

Но делал так, пусть и над тем не бился,

Чтоб тот не делал тайно свой укус.

Но нас встречают по одежки,

Мы все идем по той дорожке,

Хоть по одежке провожая,

Дурному больше подражаем.

XLIV

Хотел о вкусах далее писать

И глупость мудро излагать,

Одно и то ж по-разному жевать,

Но болтовню пора кончать.

Вот только я ещё не описал

Квартиру, где он прозябал.

Но надоел уж мне презренный быт:

Хоть в нём живу, хоть я и плут,