Аркадия

И так мне было легко, словно я – Одиссей, вернувшийся после долгих лет странствий на свою Итаку, где уже не ждали, но любили и были готовы принять, несмотря на все совершённые ошибки, череду неверных решений и адское стечение обстоятельств. Я так и написала в сообщении: «Знаешь, я дома», – и прижала к груди телефон, прикрывая глаза и улыбаясь никому… или нет, самой себе.

Тётя Агата сладко зевнула и откланялась, когда на сад спустился густой вечерний сумрак. Она и раньше так делала, отсекая себя от внешнего мира ровно в девять, запиралась в комнате, и я не знала точно, чем она там занималась: спала, читала, вязала или купалась в ослином молоке.

Я, привыкшая к московскому ритму жизни, ещё немного побродила по затихшему дому, помыла посуду, поиграла с котиками, предприняла попытку разобрать чемодан, но стоило его открыть, как в нём сразу же с максимальным комфортом устроилась круглая белая Тереза, и я решила не тревожить беременных женщин почём зря. Выключила свет, залезла под одеяло и долго смотрела в потолок, где в отблесках лунного света разгуливали тени от деревьев и загадочных животных. Одно из них, чуть менее загадочное, запрыгнуло на спинку кровати и вперилось в меня блестящими глазами, но когда я попыталась поймать шерстяное чудище руками, оно, играючи треснув меня по лицу пушистым хвостом, исчезло в темноте.

Сон не шёл.

Да и как я могла уснуть, если совсем рядом, на расстоянии одного маленького посёлка и едва заметной лесной тропки, стоял старый дом фахверкового типа, в котором…

И я встала с кровати.

__________[1] В 1961 году в Музее современного искусства в Нью-Йорке картина Анри Матисса «Лодка» 47 дней провисела вверх ногами, пока одна из посетительниц не указала на оплошность.

Глава 2

Едва окончив школу, я собрала вещички, помахала прогорклой Москве рукой и рванула на край земли русской к тёте. Родителям сказала, что еду с друзьями на море, гайморит лечить, и не сильно-то соврала – ну, если только в том, что гайморита у меня не имелось. Они не возражали: папа уже мысленно отправил дочурку в бизнес-школу в Италии, а мама была полностью поглощена проблемами брата, который никак не мог сдать ОГЭ, тупица.

К тёте я явилась с горящими глазами и папкой эскизов, в коих явно прослеживались вкус и художественная эрудиция, но не было отпечатков пальцев. К тому времени я уже неплохо освоила перспективу, умела работать со светотенью, проглотила десяток учебников по пластической анатомии, научилась выстраивать композицию, опытным путём разобралась в особенностях угля, сангины, пастели, акварели, гуаши, акрила, масла и темперы, резво жонглировала кистями и фехтовала шпателем, а ещё узнала, как делается кроликовый клей. Я по-прежнему вдохновлялась цветом, любила смешивать, наслаивать и долго рассматривать получившиеся оттенки, замечая, что мои абстракции – симпатичны, но мертвы. Да, у меня был язык, но не было голоса, а без него художник не может состояться, и всё его творчество навсегда останется пустым эпигонством.

Первое время по приезде я торчала в мастерской – закутке в дальней части дома, на который у тёти пока не было определённых планов, – и рисовала, рисовала, рисовала в надежде, что смена обстановки и отсутствие надоевших родственников помогут сосредоточиться и найти способ вдохнуть в мои работы жизнь. Но даже мягкий северный свет и имеющий вполне ощутимый вкус морской ветер не помогали, и из-под моей руки по-прежнему выходила лишь невнятная мазня.

Последние пять лет жизни были наполнены ожиданиями: вот только закончу этот скетчбук, вот только дождусь той посылки с профессиональными красками, вот только перестану отвлекаться на учёбу и стычки с братцем – и как нарисую шедевр. Но галочки в списке дел проставлялись, а чуда не происходило, и однажды утром, зайдя в мастерскую-закуток, я явственно прочувствовала собственную никчёмность и признала бесталанность.

Мне больше не хотелось рисовать.

Тётя Агата изрядно удивилась, в тот день застав меня разлёгшейся на продавленном диване в гостиной, и я обречённо сообщила, что всё, бобик сдох. Мы красноречиво друг на друга посмотрели, а по окончании панихиды она кивнула в сторону двери.

– Проветри-ка мозги, дорогая.

– Чего?

– Иди погуляй. Ты три дня из дома не выходила, а тут даже песок разного цвета, но ты сидишь вся в московской пыли и ещё удивляешься, чего это у тебя до сих пор получается рисовать только красками, а не чувствами.

Я обиженно раздула ноздри, потому что признание собственной бездарности – это одно, а колкий пинок от тётушки – вообще другое, больненько.

– Давай-давай! – Тётя Агата сделала несколько шагов к выходу и обернулась. – Я еду в город на пару часов, запираю дом снаружи, и чтобы ты не вздумала вернуться раньше меня.

Я хныкнула и удручённо поднялась с дивана.