Аркадия (СИ)

Я побарабанила пальцами по двери, понажимала на звонок, но все это было пустое. Только опустившись на корточки, я заметила грязно-белый стикер, на котором было маминым почерком написано: «Мы в „Бернсе“, Костуся, празднуем Хеллоуин! Ждем тебя там! Лада Вишневская». Я не могла себе представить, что мотивировало маму написать свою фамилию. Она думала, что я не соображу, кто такая Лада? Или что я решу, что это записка от какой-то другой женщины с тем же именем, называющей меня Костусей? Я пожалела, что не смогу позвонить маме и папе, но с другой стороны они бы не взяли трубку, наверняка были бы слишком увлечены праздником. Нужно было ехать в «Бернс». Правда, с тем же успехом родители могли находиться не в «Бернсе», а в рехабе для наркоманов. Опционально — думая, что они — в «Бернсе». Я скомкала записку и положила ее в карман. Если бы я рассказала кому-то о своей семье, могло бы создаться впечатление, что я их ненавижу. На самом деле я любила маму и папу, очень сильно. Они были чудесные, они во всем поддерживали меня и никогда не ограничивали, они интересовались моими делами, но не были навязчивыми. Они хотели, чтобы я была счастливой и делали для этого все, что могли.

Просто мои родители были безответственными наркоманами, целыми днями курили травку, пили и бездельничали. Ушедшее в историю поколение семидесятых, к которому они даже не принадлежали, могло ими гордиться. Мама и папа отрицали денежные отношения, но по счетам платить было необходимо, поэтому папа давал редкие концерты в андеграундных клубах, ностальгирующих по настоящей музыке. У папы был изумительный голос и совершенно кинематографически красивая внешность, он мог бы стать новой иконой поп-музыки, но он предпочитал смотреть мультфильмы лежа на диване. Мама не хотела делать вовсе ничего, предпочитая проводить жизнь в объятиях с джойстиком. Но к моей маме даже государство не имело никаких претензий — у нее была шизофрения. Мамино пособие и редкие папины концертные сборы помогали нам существовать вполне терпимо. Девочки, Нора и Геда, когда узнали о болезни моей матери, одинаково прижали руки ко рту. Конечно, мама была странноватой, она была абсолютно убеждена в том, что люди-рептилии с далеких звезд управляют земным правительством, однако мама заботилась обо мне, как могла, и я была ей благодарна, а ее странности иногда даже любила. Если бы я сказала об этом, выглядело бы ужасно, будто мне плевать на болезнь моей мамы. Но я привыкла, и ее рассказы о червях в голове у президента Америки стали почти родными. К этому тоже можно было привыкнуть, и можно было любить маму такой, какая она есть.

Но, конечно, моя любовь несколько пошатнулась от того, что мне предстояло поздно вечером, по холоду и дождю, ехать в Берзели. Автобус не подходил долго, и я успела отчаяться, а когда он пришел, то обрызгал меня сделав мое розовое платье — серым. В автобусе было много туристов в легком подпитии, от них исходило веселье и ожидание радости. От меня, вероятно, нет. Я хорошо представила, что будет, если меня не пустят в клуб. Придется идти к Норе или Геде, признаваться, что родители развлекаются в клубе, а я забыла ключи или врать, что они уехали, в любом случае будет мучительно неловко.

К счастью, сегодня, в честь Хеллоуина в Бернс пускали всех. В очереди какой-то парень прижался ко мне, и я развернулась, чтобы сказать ему, что это невежливо, и увидела своего папу. Папа улыбнулся мне дежурной улыбкой, адресованной всем девушкам прежде, чем узнал. А потом быстро поднял руки затараторил:

— О, милаш, я не знал, что это ты! В мире много других женщин, я думал мы не встретимся в очереди!

Я густо покраснела и выставила руку вперед.

— Ключи, папа.

— Они у мамы, а папа потерял браслет, и ему придется снова стоять в очереди! Зато теперь мы вместе!

Папа обнял меня, и я поняла, что он под экстази. Папина синтетическая нежность и предельно быстрое сердцебиение, и огромные, даже в темноте, зрачки не оставляли в этом никаких сомнений.

— Ты только не подходи к сортиру. Там крокодил. Мама его убьет.

И тогда я поняла, что он не только под экстази.

— Ты считаешь, что маме можно принимать наркотики?

— Нет, но они делают ее счастливой. Тебе стоит легче относиться к жизни, дорогая!

— Мама такая тощая, что выглядит лет на восемнадцать, совсем как девочка, если она съест столько же, сколько ты, она умрет!

Папа улыбнулся своей красивой улыбкой, и его синие, идеальной формы глаза заблестели.

— Твой отец ответственный человек, он не позволяет маме есть больше наркотиков, чем она может.

А потом он вдруг округлил глаза, прижал палец к губам и зашептал:

— Тише говори про наркотики. Мы же обсуждаем наркотики! Наркотики нелегальны.

— Повтори это еще пару раз, папа, и ближайшие годы тебе не придется оплачивать квартиру.

— Милаш, ты чего насупилась?

— Ничего.

— У тебя плохое настроение, детка.