Аркадия (СИ)

Он склонился ко мне и стал петь мне на ухо польский гимн. Я засмеялась, вспомнив, как это всегда поднимало мне настроение в детстве. Но потом я вспомнила, как сильно обижена и снова сморщила нос. Папа был смешной и очаровательный, но этим нельзя было искупить совершенно все обиды. Я была расстроена и разозлена.

И очень разочарована. Я, наконец, поняла насколько.

— Что случилось, милаш? Даже далекая Родина тебя не радует?

— Ты меня не радуешь.

— Но я тебя сделал, чтобы радовать, милаш!

Он снова обнял меня, и тогда я оттолкнула его. Я вдруг оказалась сама не своя и сделала то, что от себя не ожидала. Я закричала на него. Это было так нелепо, так отвратительно, я кричала на него и поняла, что плачу. Вела себя так ужасно, хотя вокруг нас было множество людей, не все из них трезвые.

— Потому что у меня сегодня день рожденья! День рожденья, папа! И все, что я просила — просто дождаться меня дома! Но вместо этого вы с мамой сбежали в клуб! А я должна была ехать сюда, чтобы забрать чертовы ключи!

— Но ты не понимаешь, милаш! Это сюрприз!

Я понимала, что он врет. Он знал, что я не люблю клубы. Я закричала ему:

— Почему вы никогда не думаете обо мне?! Почему один день в году нельзя подумать обо мне!

Я вела себя как истеричка, люди на нас смотрели, а больше всего на свете я ненавидела, когда на меня смотрят. Слезы потекли еще сильнее, а папа открывал и закрывал рот, его сгорающий в фенилэтиламиновом костре мозг пытался выдать хоть что-то, а я еще, как в плохих мелодрамах, топнула ногой. В этот момент подошла наша очередь. Папа обворожительнейшим образом, как у него получалось в любой ситуации, улыбнулся вышибалам, сказал:

— Эта дама со мной, — и приобнял меня за плечо. Я со злостью стряхнула его руку.

Один из вышибал, высокий, бритоголовый, совершенно стереотипный парень с татуировкой на бицепсе сказал:

— Да мне сегодня плевать.

— Спасибо, братишка!

Папа взял браслеты для меня и для себя, и мы протолкнулись в пахнущее потом, гремящее от музыки и движений сотен тел, место. Вокруг танцевали с кошачьей грацией и дикой развязностью девушки в костюмах, которые могли бы испугать разве что общество защиты морали и нравственности. Ангелы, чей наряд состоял фактически только из крылышек, вампирши с декольте глубже, чем смертельный укус, ведьмы в обтягивающих задницы леггинсах. И они все мне нравились, хотя я не решилась бы одеться подобным образом. Я бы вообще не решилась одеть костюм на Хеллоуин, это же глупо, и мне давно не двенадцать, и еще мы даже не в Америке. Я так и ожидала, что кто-нибудь спросит, что на мне за костюм. Грязная принцесса? Заморашка? Облитая из лужи неудачница? Все сразу. И еще немного больше. Я проталкивалась сквозь толпу вслед за папой, но когда он захотел взять меня за руку, отшатнулась так, что едва не снесла какую-то пару несущую выпивку к столику. Рыжая девушка заорала на датском:

— Смотри куда идешь, курица!

Она и темноволосый юноша ее сопровождавший никого не изображали, и явно насмехались над происходящим. Я пробормотала:

— Прошу прощения!

Темноволосый парень сказал:

— Извинения приняты.

Он походя пожал мне руку и подался ближе, прошептав мне на ухо:

— Прости мою сестру, она не такая очаровательная как я.

Щеки мне залила краска, я хотела бы сделать вид, что не понимаю датский, однако датский мог не понять только умственно отсталый носитель шведского языка. Может быть, стоило сказать что-то по-польски, чтобы он подумал, что я иностранка.

В этот момент папа дернул меня за руку.

— Стоит на секунду отвлечься, и тебя уже хотят выкрасть злодеи!

— Я думала, это мне стоит так тебе сказать.

— Это было всего один раз, Костуся, и я сильно им задолжал.

Папа был очаровательным в своей безответственности, я понятия не имела сколько смогу на него злится. Я не могла с него много спрашивать, он просто был таким всю мою жизнь, и у него не было причин меняться.

— Ты что опять плачешь?

— Нет!

В этот момент папу дернули в угол, и я подумала, что это опять какие-нибудь бандиты. Папа рассказывал, что Драго Яснич чуть не отрезал ему палец, хотя они были знакомы раньше. Я не знала, кто такой Драго Яснич, но наслушалась о том, как он вырезает органы родственников должников и развешивает их по комнате должника. Столько органов, сколько дней есть, чтобы отдать деньги. Мне было семь лет, и эту сказку я слушала на ночь. Сейчас, к счастью, это был не загадочный Драго Яснич, а мама. Мама зашипела:

— Какого хера ты меня оставил, придурок гребаный?

— Я потерялся, моя милая!

— Какого хера вы меня оставили?! — рявкнула я, тут же устыдившись. Мама попыталась сфокусировать на мне взгляд, потом сказала:

— Аурелиуш, я вижу Костусю. Как-то накрывает.

— Она настоящая.

Папа помолчал, а потом добавил:

— Наверное. Скорее всего — настоящая.

— Но ты точно не знаешь, да?

— Вообще-то я здесь стою!

Мама посмотрела на меня, ее прозрачный и пристальный взгляд в нервных вспышках цветомузыки казался жутковатым. Она подмигнула мне, облизнула свои пересохшие губы.

— Костуся, ты ведь понимаешь, что тебя не может здесь быть. Ты же не любишь клубы!