Аркадия (СИ)

— Еще какими, — сказала я. Фонарь над скамейкой то вспыхивал, то гас. Оказывается, лампочка была на месте, просто работала с перебоями. Я все смотрела и смотрела на свои билеты. Я мечтала о поездке в Америку лет с восьми. Я смотрела вторую часть «Один Дома», смотрела на огромный Нью-Йорк, полный снега и игрушек, и мечтала попасть туда сию же минуту. Каждый день рожденья я ждала, что мы с родителями поедем в Нью-Йорк, даже когда я уже понимала, что это для нас слишком дорого. И теперь моя мечта наконец-то исполнилась. Эмпайр-стейт билдинг, Таймс-Сквер, статуя Свободы, Метрополитен-музей, все было в моей руке сейчас. Я боялась, что мои аккуратные, покрытые блестящим розоватым лаком ногти, вцепятся в билет, испортят его. Проходя мимо скамейки, я заметила сидящую там женщину. Она прижимала к себе сумку с продуктами и тяжело дышала. Наверное, присела отдохнуть. Я уже почти подошла к двери, как женщина окликнула меня:

— Констанция.

Голос был тусклый, блеклый, и я его не помнила, хотя он и казался мне смутно знакомым. Я спрятала билеты обратно в мамину сумку, будто женщина могла им навредить.

— Здравствуйте, — сказала я, обернувшись. В этот момент женщина подняла голову, а лампочка опять зажглась. Я узнала свою первую учительницу. Ее звали фру Хольмгрен. Это была строгая, бледная женщина с тонкими, светлыми волосами, стянутыми в неизменный пучок. Она была тонкой, как палка и злой, как собака. Но она любила меня и вообще детей любила. Несмотря на свою пуританскую внешность, она была очень доброй и ласковой с нами, в отличии от взрослых, к примеру моих родителей, хотя ее лицо совершенно не говорило об излишнем детолюбии. Я была рада ее видеть, хотя не вспоминала о ней уже больше пяти лет.

— Здравствуйте! — повторила я, уже без напряженности. Я подумала, что здоровье у нее, наверное, за эти годы сдало, раз она присела отдохнуть с такой небольшой сумкой. То, что мы встретились вообще было чистой случайностью — мы с родителями давно переехали из квартиры, где жили, когда я была совсем ребенком.

— Как у вас дела? — приветливо спросила я. Даже желание пойти домой угасло. Фру Хольмгрен вызвала у меня чудесные воспоминания о детстве, хотя большинство из них не были связаны с ней, она все равно ассоциировалась с чем-то теплым. Фру Хольмгрен достала из сумки шоколадку, я думала, что она протянет ее мне, однако она, разорвав обертку откусила кусок.

— Констанция, — повторила она с набитым ртом. Меня пробрала дрожь.

— Вам плохо, фру Хольмгрен? — осторожно спросила я.

— Констанция, — повторила она. И я поняла, что ее интонация совершенно не меняется, я даже не была уверена, что можно говорить настолько идентично. Будто кто-то снова и снова пускал по кругу одну и ту же запись. Мне казалось невозможным настолько одинаково воспроизводить одно и то же слово раз за разом, мелкие нюансы, перемены тембра все равно должны были быть. Фру Хольмгрен запустила руку в пакет, достала буханку хлеба и принялась запихивать его в себя, она отрывала куски и глотала, почти не жуя. Мне было страшно, и я не могла пошевелиться. Я смотрела, как фру Хольмгрен, моя первая учительница, давится едой, откусывает целые куски ветчины. Ее рот был в крови, потому что она кусала и себя саму, жевала так жадно, что не жалела собственных губ. Я не знала, что делать. Нужно было, наверное, бежать домой и звонить в скорую, но ноги как будто отнялись.

— Фру Хольмгрен? — позвала я, у меня была бессмысленная надежда, что она придет в себя. Позвать человека по имени, значит сфокусировать его внимание. И у меня это получилось. Фру Хольмгрен резко повернула голову ко мне, ее пронзительные бледные глаза смотрели на меня, изо рта вываливались размозженные ее зубами кусочки ветчины. Я думала ничто не сможет напугать меня больше, чем этот взгляд. Но одна мысль, пришедшая мне в голову, заставила меня, наконец, закричать. Я вспомнила, что нашла в Фейсбуке одну из своих бывших одноклассниц, мою подружку, с которой мы были неразлучны, пока я не сменила школу. У меня появились Геда и Нора, у нее еще кто-то, детская дружба забывается быстро. Оказалось, нам вовсе не о чем поговорить. Между делом, прерывая одну из неловких пауз, после которых мы обе врали, что были заняты, она написала мне что-то вроде: знаешь, фру Хольмгрен умерла, от рака или типа того.

Я расстроилась минут на пятнадцать, а потом забыла. Мне тогда было тринадцать, и у меня было намного больше времени, мыслей и дел, чем сейчас.

Фру Хольмгрен — мертва. Она ведь даже не сумасшедшая. Все сошлось, как сходятся цифры в верном уравнении, над которым бьешься долгое время. Почти с удовольствием от решенной задачи я подумала совершенно дикую, абсурдную вещь. Она мертва, поэтому так голодна. Она хочет вернуть свою жизнь, но она даже не чувствует вкус. У мертвых есть только голод. Фру Хольмгрен оскалила зубы, перемазанные шоколадом в подобии улыбки, а не оскала. Я бросилась бежать в подъезд, не прекращая визжать. Она была мертва, голодна и узнала меня. Этого было достаточно, чтобы сойти с ума.