Арканы Мерран. Сбитый ритм (СИ)

Собралась с силами. Встала. Бегом припустила вниз. Быстрее, ещё быстрее. Кто его знает, что будет в следующем видении. В том, что оно придёт, сомнений нет: теней не видно только потому, что они стали частью тьмы, заполнившей сад.

Лихорадка разгоралась, бежать становилось труднее. Я перешла на шаг, стараясь унять резь в боку. Как в детстве, честное слово! Но в детстве никто и ничто не заставило бы меня сунуться в низкий тоннель из вьющегося растения. А теперь вот иду, жизнь спасаю. И нисколечко меня не подташнивает. И потолок на голову не падает, нет. Нет. Вовсе нет.

Шелестящий свод скоро уткнулся в край большого дерева. Стоило завернуть за него, как воздух стал значительно теплее: я вышла на большую аллею. Всё те же камешки, всё те же фонари. По краям — небольшие ручейки в белых рукотворных руслах.

Перешагнув ближнюю канавку, я облегчённо выдохнула. Всё тёмное, что неприятно шевелилось внутри и стремилось завладеть сознанием, ретировалось. Так-то лучше! Выход, наверное, неподалёку. О, да я тут, похоже, не одна.

Справа в десятке шагов виднелась островерхая крыша беседки, освещённая снизу. Вместе с запахом ладана доносились голоса, на сей раз явно человеческие. Слава богам! Пошла туда — узнать дорогу и убедиться, что ещё не окончательно спятила.

Потом замерла, прислушиваясь.

— …себе подцепил, охальник! — звенел мелодичный женский альт.

— Ну хватит уже, проехали. Ты за своим хозяйством следи лучше, — отвечал приятный мужской баритон.

— Погасни моя лампада, да он злится! Нет, правда! Ты только глянь! — продолжала смеяться женщина, — я чувствую злость и… Курти, как по-твоему?

— Тебе видней, Селти. По этому чурбану разве поймёшь чего! — вступил ещё один мужской голос, — хотя он у нас третьего дня разговелся на чувства, да… Знаешь, этот выдающийся эпизод я занёс бы в летопись.

— Да-да! Точно! Ну, что скажешь, друг неразговорчивый? Заносим в летопись, как ты благородно спас прекрасную деву?

— Да заносите на здоровье, — фыркнул баритон, — но только пометку «для служебного» не забудьте. И копию в магистрат. Можно с представлением.

— Ой-ой-ой, какие мы деловые! А кстати… — тут женский голос стал резким, как удар шпорами, — Кетания, ну что ты по кустам шаришься, мы не кусаемся!

Сердце ухнуло. Чуть отдышавшись, я пошла вперёд и поравнялась со входом в беседку.

Три широких ступени вели на площадку между витыми столбами. Под расписным потолком висели гирлянды цветов — именно они испускали мягкий лиловатый свет. В тёплых лучах окружающие кусты казались коричневыми, одежда людей отливала красным.

Халнер в таком же, как у меня, одеянии гостя, скрестил руки на груди и небрежно прислонился спиной к крайнему слева столбу. На другой стороне беседки в плетёном кресле сидел Курт. На нём поверх всё той же простой серой рубахи, болталась белая накидка священника, а в массивных пальцах вилась нить чёток. Между мужчинами стоял низкий столик, за которым сидела красивая женщина, кажется, средних лет. Складки белой ткани облекали подтянутую фигуру, прямая осанка выдавала человека, привыкшего повелевать. На голове женщины свернулся причудливый головной убор, похожий на спираль. Полупрозрачная ткань обрамляла лицо, свешивалась на плечи и грудь. Тонкая полоса такой же ткани лежала поперёк высоких скул, одновременно защищая и подчёркивая глаза.

Именно глаза спасали женщину от отвратительной безупречности. Сквозь пелену лёгкой вуали проглядывали неподвижно застывшие прозрачно-серые роговицы, которые почти сливались с белком. Странное дело: под этим невидящим взглядом захотелось разреветься, гулко и громко, навзрыд.

— Ну здравствуй, Кетания, — улыбнулась женщина, — пришла в себя?

— З-зд-драссьте… — сглотнула я.

Повисла тишина.

— Кетания! Где твои манеры! Перед тобой Пресветлая Селестина, мать-настоятельница Цитадели! — прошипел Курт, подтянувшись и перехватив чётки, как кастет.

— Очень п-приятно…

Снова тишина. Глаза Курта начали наливаться кровью. Халнер сдавленно закашлял в кулак. Так, наверно надо сделать что-то очень почтительное. Только вот что? Пока я пыталась понять, Курт стал пунцовым. Костяшки кулака побелели, дыхание сбилось. Однако мать Селестина оказалась проще.

— Ну, ну, Курти, не кипятись. Нас даже не представили как следует. И вообще, девочка не признаёт авторитетов и терпеть не может официоз. От наставника своего понабралась, да, Хал?

— Экхм… Да она с этим, вроде, и сама вполне справляется, — ответил Халнер, справившись со своим «кашлем», — привет, Кет. Как самочувствие?

— П-привет… да нормально, спасибо….

— Тааак… — протянула Селестина.

Сердце опять ухнуло, на сей раз — от навалившегося взгляда.

— Ладно, мальчики, давайте-ка по кельям, мы тут посекретничаем немного.

— Да, мать-настоятельница, — Курт мгновенно очутился в почтительной позе на одном колене, целуя тонкую руку.

— Нет, ну сколько можно, а! — Селестина вздохнула, как вздыхают на милую детскую шалость, — не на Синоде всё же. Иди давай уже.