Аркашины враки

Фая просыпалась всегда с закрытыми глазами, а сейчас глаза были уже открыты, моргали, но проснуться не удавалось. Она ничего не видела и ничего не слышала. Фая вспомнила: уснуть и не проснуться значило умереть. Ее взяла тоска, бессловесная, ужасная. Чтобы как-то убежать от невыносимого холода внутри невидимой себя, Фая с огромным трудом встала на четвереньки, поползла. Наткнулась на спутанную проволоку, доски, ободрала руки, заскулила по-щенячьи и попятилась. Она не плакала. Некому было плакать. Вдруг она вспомнила Ваську. «Васька!» – крикнула Фая, и оказалось, что слышит себя. «Васька! Васька!» Фая не хотела думать про смерть, она знала, что может сейчас до всего додуматься, понять, чего недоговаривала, а может, и не понимала мать. Она звала Ваську, потому что пришла сюда за нею, потому что Васька была здесь, в заколдованном этом, безразмерном, запутанном, несчастном подземелье. Васька могла ее услышать, а мать – нет.

Мать бегала по уснувшему, нагулявшемуся, напраздновавшемуся Буртыму, искала. «Вы видели Фаю?» – спрашивала она у Хамидкиной матери, стоявшей перед ней в длинной ночной рубахе. «Видели, видели, – радостно улыбалась Галя, – на танцах видели». И Мишка Рудометов, тупой Мишка, младший брат умного Игоря, говорил, что видел ее, что она со всеми кидалась снежками под фонарем после концерта. Она была где-то тут, в добродушном, пьяненьком Буртыме, близко, с нею ничего не случилось. Так что даже непонятно было, почему бешено колотится сердце, холодеют до окаменения руки и ноги. Это просто была игра в прятки, просто Фая знала всех, и все знали Фаю, дочь художницы, ее – прятали, веселясь и перемигиваясь. Мать прибежала и к Вене. Веня не спал. И не веселился, хотя был немного пьян. Когда Агния постучала, он сидел на лавке у печки, поджав босые ноги. На печке спала приехавшая на праздник проведать шебутного, ненадежного и больного зятя Ирушкина мать. Сама Ирушка с Витюлькой не приехали. «Входи, не заперто», – крикнул Веня. Он думал – сосед его, Леха, с которым они сегодня пили тещину самогонку, вернулся. А вошла Агния. Он и рта не успел открыть, а она уже спросила: «Ты не видел Фаю?» Агния всегда говорила Вене «вы». А он ей «ты», хотя она была старше. «Не видел», – сказал Веня. «А когда в последний раз?» – «С утра не видел», – ответил, подумав, и сам вдруг начал не то чтобы волноваться, но рассматривать Агнию и что-то соображать. «Галя говорит, она на танцах была», – Агния глядела с надеждой, почти с просьбой. «Нет, не было ее там», – уверенно до грубости ответил Веня и полез на печь за портянками и сапогами. На печи заворочалась теща, Веня буркнул ей: «Спи, я скоро». Надел сапоги, ватник, ушанку и вышел вместе с Агнией.

На улице все еще шел сухой мелкий снег. «Давно ищешь?» – спросил Веня. Агния не ответила. «У кого была?» Она перечислила. Зашли в клуб – она этой ночью все время забегала туда, вдруг Фая вернулась. Вошли в гримировочную, свет там горел, оставленный для Фаи. Спустились с шаткого крыльца. Веня поглядел на Агнию, тень обычной его улыбки мелькнула на небритой, озабоченной физиономии, и еще что-то шевельнулось в глазах. Он положил Агнии на плечо тяжелую руку и толкнул слегка. Сзади стоял диван, Агния села на него, так что пружины зазвенели. Веня сел рядом. Так они посидели: мать, откинувшись на спинку дивана, и Веня Урасов, опершись о колени, опустив голову, глядя на фетровые ботики Агнии. А потом, повернув голову, снизу заглянул ей в лицо. Неуверенно провел по влажным от снега волосам: «Найдется она. Чего ревешь? Не реви!» Тогда мать действительно заплакала, горько, взахлеб. Она поверила, что Фая найдется. Веня посмотрел на нее через плечо, поежился, встал, потянулся, хрустя плечами, и пошел из гримировочной. «Жди здесь», – сказал он с крыльца. И мать стала ждать.

Когда Веня ушел, Агния посидела еще немного на диване, потом поставила кипятиться чайник, закурила и вышла на сцену. Клуб был необычайно тихим в это предутро; то ли оттого, что накануне нашумелся и устал, то ли из-за снега, который плотно лег на крышу, укутал завалинки, забился в щели. Мать стояла посреди сцены, слушала. И не сразу осознала, что слышит писк. «Мышь?» – подумала она. Нет, не мышь. Возможно, котенок?. Котенок! Пищал под сценой, совсем у порога гримировочной, пищал непрерывно. «Васька родила!» – догадалась мать. «Васька, Васька!» – позвала она и испугалась своего тихого голоса. Какая-то догадка, связавшая Ваську и Фаю, мелькнула и сразу исчезла. Котенок продолжал пищать, Васька не отзывалась. Мать стала ходить по сцене, из угла в угол, из угла в угол, прикуривая папиросу от папиросы, посыпая пеплом истоптанный пол сцены. А котенок то пищал, то затихал.