Аркашины враки

Генрих останавливается. И видит свинцовое вечернее небо, освещенный закатным светом белый Троицкий собор, вдали серая река, под ногами грязная дорога. По ней идет какая-то женщина. Мария?..

Мария спрашивает:

– Генрих, вы где?

Генрих (вернувшись из Соликамска в Сочи):

– Я вас вспомнил.

– Правда?..

– Не знаю. Похоже, правда.

Звонит, звонит, звонит телефон… Генрих встает, убирает звук у телевизора. Снимает трубку.

В трубку орет ХРИПЛЫЙ МУЖСКОЙ ГОЛОС:

– Какого черта! Почему молчишь?!!

– Робик?.. Это ты? Ну и разит от тебя…

– Как это? Чем?

– Пивом. И говенной сигарой.

– Хм. Играем в Джеймса Бонда?.. Ну, я постараюсь не дышать.

Робик пыхтит сигарой в сторону от телефонной трубки. Он сидит в своем кабинете, и действительно на письменном столе – пиво, остатки леща. На стенах – афиши Тбилконцерта.

– Почему не подходишь к телефону?! – выпускает дым прямо в трубку.

– Ф-фу-у-у!.. Откуда ты знаешь, что я в городе?

– Не беспокойся, все знают. И твоя мама тоже. И брат. Все.

– Где Мария?

Робик молчит, откусывает размокший кончик сигары, выплевывает.

– Почему не отвечаешь?! Ты что-то знаешь?..

– Да нет, просто сигара действительно говенная. Кстати, это ты привез. – Робик хочет выкинуть сигару, но передумывает, кладет ее на край стола. – Послушай, не отвлекай меня! Ты понимаешь, что мы вылетаем в трубу?!

– Куда-куда?

– В трубу! Не слышишь? – вэ–тэ–рэ–у–бэ–у. Темур–Рувим–Ублюдок–Берта–Ублюдок!.. Понял?!

– Не ори. И Христа ради, не дыши в трубку, меня мутит.

– Что с тобой?.. Ты не можешь работать?

– Не могу.

– Совсем?..

Генрих молчит.

Робик ерзает, кладет локоть на сигару, обжигается, вскрикивает, сует сигару в рот, пыхтит.

– Дьявол!

Генрих хохочет. Он видит все, что происходит с Робиком. Говорит в трубку подобострастно:

– Клоуном должен был стать ты, а не я!..

Робик не унимается:

– О, Масхара! Если бы я стал клоуном, то первоклассным. Клоуном имеет смысл быть только первоклассным.

– Правильно. Это жулик может быть посредственным, лишь бы за руку не ловили. Слушай, жулик, у меня нет денег.

– Генрих, не увиливай. Ты сможешь сбросить за две недели пятнадцать килограммов и войти в форму? Ты сможешь не пить?

– У меня нет денег! Ты что, не слышишь меня? Дай мне денег!

– Заткнись. У меня нет денег для разжиревших клоунов. Нету!.. Я же посредственный жулик.

– Робик, не ври.

– Я не занимаюсь благотворительностью. У меня нет денег.

– Не ври.

– Генрих, благотворительность – это смерть. И для тебя, и для меня. Через две недели ты должен весить шестьдесят пять килограммов, хорошо стоять на двух ногах и делать стойку на одной руке.

– Мне нужны деньги! Я их заработал!

Раздается звонкое «бряк», Генрих слышит короткие гудки.

– С-сукин с-сын.

И снова телевизор. Там все то же – утешительный начальник и серый зал. Генрих поворачивает голову, смотрит в дверь спальни.

И снова видит Марию. Она стоит, прислонясь к дверному косяку.

Но это не дверь его спальни, а дверь киностудии. В павильоне Вахтанг, Сосо, операторы, осветители. Перед камерой стоят табуретка и большой барабан. На табуретке сидит Генрих, он снова Наполеон, но скучный. Скучно ему. Сосо сверлит Наполеона взглядом и кричит осветителям:

– Еще раз пробуем свет!.. – Загораются прожектора. – Маша, поправь Генриху бровь. Потекла…

Мария подходит к Генриху, он близко видит ее лицо, внимательные глаза, она касается его виска, поправляет грим, отходит. Генрих внезапно откидывается назад. Он нажимает «грушу» за пазухой сюртука, из глаз бьют фонтаны слёз.

Сосо возмущен:

– В чем дело, Генрих? Прекрати! Успокойся, всё!.. Сейчас начнем. Значит так… ты сидишь на вершине холма, положив ногу на барабан. Перед тобой поле будущего сражения. Сидишь секунд десять, осматриваешь поле, скрестив руки на груди. Потом поворачиваешь голову налево и обращаешься к адъютанту – в кадре его нет. Ты как бы спрашиваешь: «Кто у них командует левым флангом?»

– По-французски?

– Это сейчас неважно. Не валяй дурака.

– Сосо, ты же знаешь, я дураков люблю и уважаю… Ну всё, всё. Поехали.

Сосо доволен:

– Хорошо. Так. Внимание. Все готовы? Мотор!

Наполеон сидит насупившись, нога на барабане, взгляд мрачен. Похож!.. И начинает тихонько насвистывать «Марсельезу».

– Стоп! – грозный Сосо подходит к Генриху. – Мы так не договаривались. Почему ты свистишь «Марсельезу»?

– А почему бы мне не свистеть «Марсельезу»? В конце концов, я Наполеон, сын Французской революции. И эта музыка мне нравится! – Вскакивает, с жаром насвистывает еще один такт «Марсельезы».

– Генрих, с тобой невозможно работать! Какое мне дело, чей ты сын! Этот фильм не о тебе. Я снимаю картину о Багратионе! Ты не должен никого заслонять. Мне нужен убедительный Наполеон с картинки девятнадцатого века. Ты на него похож. Похож – и только! Сиди спокойно и говори, что тебе велено. Всё. Ты понял?

Генрих кивает.

– Внимание!.. Начали.

Наполеон в кадре делает все, что велено. Поворачивает голову налево, совсем уж собирается сказать то, что положено, невидимому адъютанту, но вместо этого видит Марию и широко улыбается. И обращается он не к адъютанту, а просто к ней:

– Как вы думаете, Мария, зачем они меня позвали?