Аркашины враки

Та же тревога, как в тот давний полдень, позвала Агнию. Она оглянулась по сторонам. Вокруг сидели тепло одетые, дышащие водочкой, махоркой, лучком довольные люди, все знакомые, хотя и безымянные для нее. Они смотрели на сцену. Там в это время выстраивалась пирамида. Крепконогие серьезные девочки класса из пятого-шестого в голубых майках и черных сатиновых трусах-пыжиках под громкий шепот команд из-за кулис («И-раз! – Встали… – И-два! – На колено… – И-три! – Подхват…») громоздились друг на друга в строгой симметрии. В центре стояла почти совсем уже взрослая, полная девушка, но тоже в голубой майке и пыжиках. Она покраснела от волнения и тяжести: на плечи ей взобралась и села рослая девочка; на широко расставленных коленях примостились, выгнувшись, еще две; эти две, запрокинувшись, поддерживали за ноги четырех, делавших с пола стойки на руках… Но этого мало. На пирамиду быстро, как обезьянка, карабкалась совсем уже маленькая девочка с красным флажком. Вот от нее-то и шла через весь колышущийся, добродушный зал тревога к Агнии Ивановне. Не так уж было высоко, да и полная, раскрасневшаяся девушка в основании пирамиды внушала доверие. Но было видно, как безумно волнуется маленькая девочка с флажком, как ходят под великоватой майкой ее худые лопатки, как напрягаются сообразительные, ловкие, но слабые еще руки. Сжималось сердце глядеть на ее бледное и решительное личико. Как будто что-то в самом деле серьезное зависело от того, влезет она или не влезет на двух сочувствующих ей, но никак не могущих помочь девиц в сатиновых пыжиках.

Она, конечно, влезла. И под вздох всего зала стала выпрямляться на плечах верхней девицы, примерно так же, как делал это Генка Колотов на верхушке телеграфного столба. Мать не видела тогда Генку, она только от Фаи знала. Она поискала глазами в полутемном зале кудлатую Фаину голову. Не нашла. И снова стала смотреть на девочку, совсем на Фаю не похожую. «Моя не залезла бы», – подумала мать и представила, как задумчивая ее дочь в красном в горошек фланелевом платье стоит на вершине шаткой девчачьей пирамиды и не знает, что делать с флажком. С флажком и в самом деле возникла сложность. Его, видимо, следовало поднять вверх, но, когда маленькая и решительная девочка выпрямилась и улыбнулась всему залу, оказалось, что флажок поднять некуда – голова почти упиралась в потолок сцены. Лишь на мгновение погасла улыбка и снова осветила бледное лицо, пирамиду, зал. Одною рукой девочка отдала зрителям пионерский салют, а другую – с флажком – вытянула в сторону. И зал захлопал радостно. Все обошлось. Пирамида закачалась, девочка с флажком соскользнула на сцену и убежала за кулисы, остальные девочки выстроились и начали маршировать, готовясь строить новую пирамиду.

Но мать уже не смотрела на сцену. Она смотрела по сторонам, искала Фаю и не находила. Она не волновалась. Слишком тепло было, слишком много людей вокруг – ворочались, спокойно переговаривались, хлопали в ладоши. Тяжелое, будто ватное, надежное одеяло всеобщего благополучия окутывало Агнию Ивановну и, как ей казалось, Фаю тоже. Все хорошо. Не может быть плохо, когда так тепло вокруг, так наконец тепло, хотя уж и зима наступила. Но матери хотелось увидеть в набитом полузнакомыми людьми зале Фаю, ее профиль или затылок, увидеть – и все…

«Мы давно не виделись, – подумала мать. – Давно не виделись». И заныло под ложечкой.

Плохо было даже не то, что Фая выронила фонарик, а то, что, падая, он погас. Она еще видела, как он поехал, заскользил, словно по ледяной горке, по какому-то большому листу фанеры, крашенному масляной – кажется, красной, а может, и синей – краской, заскользил, доехал до края и свалился. И там, в неизвестной дыре, зацепился за что-то, погас и наконец брякнулся, замер, притаился. Фая еще помнила глазами, как лежал фанерный лист. Она вскарабкалась на него, легла на живот и поехала, тоже как по горке, вниз, из темноты в темноту. Уперлась вытянутыми руками во что-то занозистое. Между щитом, по которому съехали вначале фонарик, потом Фая, и этим занозистым – то ли ящиком, то ли чем – была дыра. Фая сунула в нее руку, но дна не достала. Там, на дне дыры, лежал фонарик. Если б он не погас, она бы видела его и уж как-нибудь исхитрилась достать. Девочка заплакала. Потолок над нею грохотал, там, необыкновенно далеко, где-то на том свете, танцевали молдовеняску.