Н. Б. Янковская полагает, что битва должна была кончиться внезапным падением Улликумми и общим ликованием богов и людей. Она замечает также, что хеттский поэт вложил в свое произведение большое мастерство — здесь и повторы: ел, ел, ел, рос, рос, рос; здесь и ономатопоэтическое воспроизведение шипения Великой Волны и т. п. Поскольку хеттские ономатопоэтические эффекты построены на морфосинтаксических повторах memiskinzi… ishaniskisi… sunneskisi… и т. п., постольку нет ничего невероятного в том, что уже и в урритском оригинале — а такой, несомненно, был — тоже были подобные морфосинтаксические повторы, например — oztaez, — estaez и т. д.
Фаллический характер Улликумми вряд ли может быть подвергнут сомнению, но он никак не связан с плодородием. Улликумми — скорее principium volens слепой, неуправляемой страсти, скорее судьбы, чем любви и плодородия.
Греческая космогония по Гесиоду («Теогония») кажется много конспективнее хурритской. В начале ее — Хаос и Земля (Гея) и стихийный, безличный Эрос; они создают Урана («Небо» Ану хурритов), Горы и Понт (Океан); Уран, возлежа на Гее,
[244]порождает старшее поколение богов — титанов; один из них, Кронос, кастрирует Урана, но, в отличие от хурритского Кумарве, собственных детей он глотает, а не беременеет ими. В греческом мифе сестра-жена Кроноса, Рея, прячет ребенка Зевса, будущего громовержца, заставляя Кроноса вместо него проглотить камень, после чего спасшиеся младшие боги низвергают Кроноса на землю. Однако, как и у хурритов, новое поколение богов вынуждено выдержать еще одну битву — а именно с гигантами, порожденными из крови Урана. Фигуры, вполне эквивалентной Улликумми, греческая мифология, однако, не имеет, если только не сопоставлять каменного слепого растущего гиганта с Эросом как principium volens слепой страсти.В космосе существуют стихийные явления, соответственно — и божества стихий, среди которых живут и действуют людские социумы.
Небо как таковое (небосвод) безучастно к событиям жизни человека. За ним находится естественное местопребывание древнего поколения богов: далеко от людей, по ту сторону «тверди» — твердого каменного (лазурного) или металлического небосвода, в опричной, кромешней, внешней тьме (слав, «тьма кромшная» от «кром» вне; англ. outer darkness; греч. t`o sk'otos t`o ex'oteron). Небес часто не одно, а три или семь — может быть, в даннном случае результат непосредственного наблюдения: солнце, плывущее по дневному небу, движется ближе звезд, выступающих вечером из-за неба, по которому шло Солнце, а «небо» движущихся планет и Луны явно ближе, небосвода неподвижных звезд. В Вавилонии верхний
[290]небосвод — небо Ану, покоящегося [291]небесного бога; небо Иштар, если ее отождествлять с Утренней звездой, — это планетное небо; кому принадлежало первое небо — не вполне ясно.Заметим, что действующие боги нынешнего поколения живут обычно не на самом небе, а на высокой горной вершине: К/Хундури хурритов, Олимп греков, Меру или Кайласа индийцев, Цапану (Хази, Касий) западных семитов; Асгард, обиталище богов-асов в скандинавской мифологии, также не всегда представляется находящимся на небе, иной же раз хоть и на небе, но с краю.
[292]Как бы ни мыслился небосвод — он воспринимался как конкретный феномен, а не как некая «трансцендентная душа универсума»; универсум можно, конечно, в эпоху философии вывести из «неба», но небо не выводится из абстрактного «универсума».
В жизни социума главную роль играет не небо, а земля, но при этом земля плодоносящая. Поэтому важнее неба — атмосферические явления, прежде всего дождь, но на воображение он особенно воздействует в виде грозы, молнии и грома.
Ближневосточные боги-громовержцы хорошо известны нам по изображениям, где их атрибутами чаще всего являются высокая митра, двойной топор (или молот), горные, с загнутыми носками сапоги; их постоянное животное — бык. Это — шумерский (вероятно, до-шумерский) Ишкур, хурритский Тешшуб, лувийский (и хеттский) Тархунтс, урартский Тейшеба, западносемитский Хадду (Хадад). Число дошедших до нас мифологических текстов, связанных с ними, невелико: обычно они выступают как змееборцы.
[293]