Архангел

Но даже ему не удавалось избавиться от призраков, населявших это место. Через минуту он встал и принялся бродить по комнатке. Запрокинув голову и глядя в высоко посаженное окно, он увидел узкую полоску вечернего неба, а внизу — крошечные окошки на уровне земли, бывшие камеры Лубянки. Он вспомнил Исаака Бабеля, которого пытали где-то там, внизу, — он выдал своих друзей, а потом пылко отрицал все, что раньше говорил; вспомнил Бухарина и его предсмертное письмо Сталину («... нет во мне по отношению к вам, и к партии, и ко всему делу ничего, кроме великой и безграничной любви. Мысленно тебя обнимаю, прощай навеки...»), а также Зиновьева, который не мог поверить, что собственный охранник тащит его на расстрел («Пожалуйста, товарищ, пожалуйста, ради бога позвоните Иосифу Виссарионовичу...»).

Суворин достал телефон и позвонил жене.

— Привет, в жизни не догадаешься, где я... Кто знает? — Ему сразу стало легче, когда он услышал ее голос. — Извини за вчерашнее. Эй, поцелуй от меня детишек, хорошо? Один поцелуй причитается и тебе, Серафима Суворина...

Ни время, ни история не властны над тайной полицией. Она многолика. В этом-то и секрет ее. Чека превратился в ГПУ, потом в ОГПУ, потом в НКВД, потом в НКГБ, потом в МГБ, потом в МВД и, наконец, в КГБ, взойдя на высшую ступень эволюции. А затем — слушайте, слушайте! — сам могущественный КГБ вынужден был после неудавшегося путча разделиться на несколько новых ведомств: например СВР — внешняя разведка, находящаяся в Ясеневе, и ФСБ — внутренняя безопасность, которая все еще здесь, на Лубянке, среди костей.

И с точки зрения высших кремлевских кругов, ФСБ ничем не отличается от своего предшественника, если не считать уже вошедшей в традицию смены букв, что запечатлено в бессмертных словах самого Бориса Николаевича, сказавшего как-то Арсеньеву в парной бане на президентской даче: «Эти матершинники на Лубянке все те же старые матершинники». Вот почему, когда президент приказал расследовать деятельность Владимира Мамонтова, эту обязанность нельзя было поручать ФСБ, а следовало перебросить СВР, и неважно, есть у них для этого ресурсы или нет.

У Суворина было всего четыре человека на весь город. Он позвонил Нетто, чтобы выяснить ситуацию. Она не изменилась. Главный объект — №1 — еще не вернулся к себе на квартиру; его жена — объект №2 — по-прежнему находится под действием успокоительных; историк — №3 — у себя в отеле и сейчас ужинает.

— Везет же некоторым, — пробормотал Суворин. Из коридора донеслось какое-то звяканье. — Держи меня в курсе, — приказал он и нажал кнопку «end». И подумал, что, пожалуй, самое правильное — заканчивать разговор именно так.

Суворин ожидал увидеть одну папку, возможно, две. А Блок распахнул дверь и вкатил стальную тележку с горой папок — их было двадцать или тридцать, некоторые такие старые, что, когда он отпустил тяжелый тормоз и тележка ударилась в стену, поднялся столб пыли.

— Как вы просили, — сказал он.

— Это все?

— Здесь до шестьдесят первого года. Вы хотитеи остальные?

— Конечно.

Суворин не мог прочесть все папки. На это ушел бы целый месяц. Он просто развязывал тесемки, стягивавшие клапаны папок, листал порванные, ломкие страницы, просматривая, нет ли чего интересного, затем снова стягивал их тесемками. Работа была грязная, и руки у него стали черными. Пыль набилась в нос, заболела голова.

Совершенно секретно

28 июня 1953 года

Центральный Комитет, товарищу Маленкову

Направляю Вам протокол перекрестного допроса заключенного А. Н. Поскребышева, бывшего помощника И. В. Сталина, относительно его шпионской работы против Советской власти.

Расследование продолжается.

Заместитель министра государственной безопасности СССР

А. А. Епишев

Отсюда начиналось то, что интересовало Суворина: две страницы в середине допроса Поскребышева, подчеркнутые красными чернилами почти полвека назад чьей-то нетвердой рукой:

Следователь: Опишите поведение Генерального Секретаря в последние четыре года: с 1949 по 53-й.

Поскребышев: Генеральный Секретарь все больше уединялся и замыкался. После 1951 года он никуда не выезжал за пределы Московской области. Здоровье его резко пошатнулось — я бы сказал, после его семидесятилетия. Несколько раз я наблюдал мозговые расстройства, приводившие к потере сознания, — правда. он быстро приходил в себя. Я говорил ему: «Разрешите вызвать доктора, товарищ Сталин. Вам нужен доктор». Генеральный Секретарь отказывался, говоря, что Четвертое управление министерства здравоохранения находится в ведении Берия и что он доверил бы Берия расстрелять человека, но не доверит ему кого-либо лечить. Тогда я стал заваривать Генеральному Секретарю разные чаи.

Следователь: Расскажите, как проблемы со здоровьем влияли на выполнение Генеральным Секретарем своих обязанностей.