Архангел

Постановление 27 декабря 1953 года

Специальное Судебное присутствие Верховного Суда СССР вынесло следующее решение по делу лейтенанта П. Г. Рапавы: отбывание наказания в лагере строгого режима сроком на 15 лет.

Суворин больше не мог видеть свои грязные руки. Он зашагал по пустому коридору, пока не нашел туалет. Когда он выскребал грязь из-под ногтей, зазвонил его мобильный телефон. От этого звука, раздавшегося в тишине Лубянки, он даже подпрыгнул.

— Суворин.

— Говорит Нетто. Мы потеряли Третий номер.

— Кого? Что ты такое говоришь?

— Потеряли Третий номер — историка. Он вместе со всеми вошел в ресторан. Но не вышел. Похоже, сбежал через кухню.

Суворин тяжело вздохнул и притулился к стене. События выходят из-под контроля.

— Сколько времени прошло с тех пор?

— Около часа. В оправдание Бунину должен сказать, что он был на дежурстве восемнадцать часов. — Пауза. — Товарищ майор!

Суворин зажал трубку между подбородком и плечом. Он вытирал руки и думал. Он, собственно, не винил Бунина. Нужно по крайней мере четыре человека, чтобы пристойно вести наблюдение. Для безопасности — шесть.

— Я здесь. Сними его с дежурства.

— Сообщить об этом шефу?

— По-моему, не надо, а ты как считаешь? Нечего докладывать по два раза в день. А то он еще решит, что мы ничего не умеем. — Суворин облизнул губы и почувствовал на них пыль. — Почему ты сам-то не едешь домой, Виссарион? Встретимся завтра в моем кабинете в восемь утра.

— Вы что-нибудь обнаружили?

— Только то, что, когда люди говорят о «старых добрых временах», они несут околесицу.

Суворин прополоскал рот, сплюнул и вернулся к папкам.

Берию расстреляли, Поскребышева выпустили, Власик получил десять лет, Рапаву сослали на Колыму, Епишева отстранили от дел, расследование топталось на месте.

Особняк Берии прочистили от чердака до подвалаи ничего не нашли, кроме замурованных человеческих останков (женских), частично распавшихся под действием кислоты. В подвале у Берии были оборудованы собственные камеры. Дом опечатали. В 1956 году министерство иностранных дел обратилось в КГБ с вопросом, нет ли у них здания, которое можно было бы предложить для посольства недавно созданной Республике Тунис, и после короткого обследования посольству был предоставлен дом на Вспольном.

Власика впоследствии дважды допрашивали по поводу тетради, но это не добавило ничего нового. За Поскребышевым установили слежку, его телефонные разговоры прослушивались, ему посоветовали написать мемуары, и, когда он их написал, рукопись изъяли «на вечное хранение». В папке была подколота выписка из этой рукописи — на одной странице:

«Что происходило в уме этого несравненного гения в последний год жизни, когда ему стало ясно, что и он смертен, — я понятия не имею. Вполне возможно, что Иосиф Виссарионович поверял свои самые сокровенные мысли тетради, которая в последние месяцы его жизни, полной неустанного труда на благо своего народа и всего прогрессивного человечества, постоянно находилась при нем. Следует надеяться, что этот замечательный документ, являющийся, по всей вероятности, квинтэссенцией мудрости этого ведущего теоретика марксизма-ленинизма, будет когда-нибудь обнаружен и опубликован на благо...»

Суворин зевнул, закрыл папку и отложил ее в сторону; взял другую. Это оказались еженедельные доносы стукача по фамилии Абидов, которому поручено было не спускать глаз с заключенного Рапавы во время его пребывания на урановом руднике в Бутыгычаге. В размноженных под копирку размазанных строчках не было ничего интересного. Записи неожиданно обрывались лаконичной пометкой лагерного начальства, сообщавшего о смерти Абидова от ножевого ранения и переводе Рапавы на лесоповальные работы.