Архангелы и Ко

– Да вот хочу поднять обзорную камеру над поверхностью, – миролюбиво ответил капитан «Каракала», скотину почему-то проигнорировав. – Надо же, наконец, осмотреться…

Муть на экране, словно бы специально этих вот слов дождавшись, плавно стронулась вниз.

– Осмотреться, отлежаться, отдышаться, – бормотал Клаус, трудясь, – отбрыкаться, не нарваться… Как бы из всего этого выпутаться живыми – вот вопрос! Тебе что-нибудь в голову приходит?

Матвей вздохнул, расслабленно привалился к так и недооткрытому люку. По-подлому – вдруг и разом – рухнули на, кажется, изрядно-таки растранжирившего квалификацию афериста усталость, недосып, перепив… И боль – во всём теле вообще и в заново расквашенных губах в частности. Единственно, чего теперь по-настоящему хотелось упомянутому аферисту, так это упасть в прохладную ванну. Можно не раздеваясь, но обязательно именно упасть, повалиться, рухнуть. Чтоб брызги всхлестнулись аж до самого потолка (ну, или уж что там сверху окажется). Этого хотелось невыносимо, невыносимее даже, чем хоть разок двинуть по роже догадливого поганца Клауса.

Но…

Но.

Ежели какой из Каракальских отсеков и был оборудован ванной, то это разве что оставшаяся где-то на орбите пресловутая «груша на кишке». И теперь единственная доступная к окунанию ёмкость с водой была там, за бортом. Но эта доступная ёмкость как-то не привлекала. Забортная вода казалась (по крайней мере в виде наэкранного изображения) мутной и неприятной, а самое главное, в ней уже наслаждались жизнью (и не только жизнью, и не только собственной) всякие другие – от полдюймового кашалота до остальных-прочих: более крупных, но вряд ли менее разнообразно зубастых. Все они успели нырнуть туда первыми и наверняка, сволочи, считают, что им и самим тесно.

Кажется, немец Кадыр-оглы опять спросил, приходит ли в Матвееву голову что-нибудь на тему «не нарваться – отбрыкаться». Матвей вздохнул и сказал безразличным голосом:

– Ну, приходит. Можно, к примеру, на ихнюю артиллерию ответить нашенской бухгалтерией… Да только мои идеи – так, дрянцо дряненькое. Это ж ты у нас весь из себя догадливый-знающий… Про всё и про всех… Вот ты и думай. А я…

Нет, Клаус не слушал.

Клаус буравил взглядом экран.

На экране бесновалась грязнобурая пена. Потом она отекла к нижней экранной кромке и стали видны близкое клочковатое небо цвета загнивающей раны, и плоский берег, покрытый какою-то губчатой дрянью – синюшной, пупырчатой, даже на вид гадко склизкой и мерзко вонючей.

А ещё стали видны серые песчанные всхолмья, длинной грядой охватившие подлизаный пенной буростью берег; и на ближнем холме, на самой его макушке…

– А вот и кавалерия, – сипло выдохнул Клаус Кадыр-оглы.

5.

– …Ну, короче, мы ждём его, ждём… Уже светать начинает; кроме нас в заведении уже никого и уже вышибалы кучкуются, диспутируют, значит: самим пытаться вышвырнуть, или всё-таки бронелобых звать. Короче, смотрю, один чего-то себе в воротник зашептал – так и есть, думаю, зовут… Ну, я Опсу говорю: пошли, говорю, на кой орган нам эти неприятности на бритом месте! А Опс уже искрит, как дестр на перенакачке. Раз, говорит, Лог сказал ждать, значит ждём! Ну, короче, ждём. И дожидаемся. Только не Логарифма, а бронелобых. Целых трое ввалилось, да каких! Ну, короче, ты ж «Скользкий Хвост» знаешь? Так вот, эти трое в тамошние ворота бочком протискивались. И пригибаясь. В силовых касках, в жилетах, с хальтерами, с дестрами… Ну, короче, как на Пинг-Конга пришли. Или на Раздрызга. Или Джимми-Робота брать, да ещё и пьяного. Вначале, правда, всё по-вежливому: господа, вы создаёте неудобства для персонала, настойчиво рекомендую покинуть… И Опс тоже в ответ без этих своих выражений, короче, по-вежливому: с каких, спрашивает, таких поросячьих кончиков всякие неотмытые дерьмохваты обнаглели командовать, где и когда нам можно сидеть? Правда, один из бронелобых при ближнем рассмотрении оказался кобылой, так Опс от смущения обозвал её ассистент-самкой альбийской девятиполой крысы – но тоже интеллигентно так обозвал, без обычных этих своих… Ну и, короче, представь: вот так мы сидим, вот так они стоят, причём тот, что возле меня, уже начинает отстёгивать с пояса шокер, захватки… короче, всё своё подразделение по контактам с общественностью. И тут ворота с грохотом настежь, и вваливается Логарифм. Рожа красная, губы до затылка, под глазом свежий стоп-сигнал разгорается, а под мышкой – кобылка. В медузу нанюханная, ржет, как дура, и уже почти голая – короче, в одной сандале, и ту на ходу снять норовит. Ну, и такая вся, знаешь – кругом пятнадцать. И ей лет пятнадцать, и за с ней лет пятнадцать без права на досрочное…

Дикки Крэнг, казалось, вообще не замечал, что его сотрудничек чего-то там повествует. Казалось, будто Крэнг не замечает даже самого этого сотрудничка – даром что тот всей своей нелегонькой тушей жался вплотную к слушателю (столь же неблагодарному, сколь и единственному). Но стоило только Матвею шагнуть через комингс предшлюзового бокса, как Дикки-бой отпихнул вдохновенного повествователя и буркнул:

– Ну всё, Фурункул, не саунди.