«Архангелы»

Но как ни старался, не вытянул из Иеротея больше ни слова. Тогда Василе принялся гадать: что же хотел сказать работник. Иеротей шагал теперь рядом с лошадьми, иногда ласково понукая их и похлопывая грубой ладонью по крупам. А лес вокруг них, казалось, будто вырос, — прямо в небо упирались могучие буки-великаны, и редко-редко в их просторных кронах сквозила голубизна. Но внизу лес был довольно редок, и далеко виднелись его блестящие белоствольные колонны, которые выстраивались иной раз в ряд, как гигантские свечи. Склон делался все круче, но неколебимый покой древнего леса держал в узде, казалось, коварство горной дороги, вливая в душу спокойную уверенность. Шагая по скользкой тропинке обок проселочной дороги, семинарист вспоминал, что всякий раз после летних каникул, покидая родной дом со стесненным сердцем, он обретал покой и радость, благодаря этому лесу. Разлука с домом всегда давалась тяжело Василе; приближалось первое сентября, и он невольно начинал тосковать, и, даже учась уже в шестом и седьмом классе, не мог, к собственному стыду, удержаться от слез, когда, прощаясь, целовал руки родителям. Вся дорога вплоть до этого леса представлялась ему путем на Голгофу. Он обычно молчал и только растравлял себе душу вздохами. Но, войдя в лес, которым не переставал восхищаться, Василе, сам не ведая почему, мало-помалу успокаивался, вздыхал все реже, мысли в голове его прояснялись, в душе крепла решимость. И хотя под сенью этих огромных деревьев не было ничего, кроме покоя и тишины, у Василе Мурэшану всегда оставалось ощущение, что он испил из источника жизни и силы. И это ощущение не покидало его до самой гимназии, а порой и дольше. Он давно знал, что дорогой из Вэлень в город непременно прильнет к чудотворному источнику. Не раз ему казалось, что посреди дороги его поджидает незримый друг и наделяет волей и силой. Он не отдавал себе отчета, что за перемена происходит в нем, и только знал: попав в густую, напоенную ароматами лесную тень, будет смотреть широко открытыми зачарованными глазами на высокие белые колонны, слегка гудящие из-за раскачивающихся вершин, вознесенных высоко в небо. Дорога начинала светлеть, и он был уже другим: на губах расцветала улыбка, сердце начинало петь.

Когда Василе ехал из дому, дорога с вершины горы торопилась вниз огромными петлями серпантина, и весь путь занимал не больше часа. Но Василе не замечал времени: он не мог сказать, сколько длится путь через лес, один час или десять.

Зато по дороге из школы домой все было по-другому. На сердце было светло, он прыгал, резвился возле лошадей, рвал по обочинам цветы с резким стойким запахом. И про незримого друга, поджидавшего его каждый год на одном и том же месте, не вспоминал, наверное, потому, что не чувствовал себя обделенным семейным теплом и участием.

Василе Мурэшану любил этот лес, восхищался им, был ему благодарен — красивее леса он нигде не видел. Таких высоких, стройных буков, с такой белой, блестящей, почти как у берез, корой он не встречал ни в одном другом лесу. С нежностью смотрел он на прекрасные деревья, не замечая изнурительного подъема. «Как бегут годы! — думал семинарист, — Еще два месяца, и с семинарией будет покончено. Где-то я окажусь через год, через два?» Хотя Василе не очень любил семинарию, но все-таки во всех классах он был одним из первых и теперь испытывал пусть легкое, но сожаление, что ученическая жизнь подходит к концу. Возможно, жалел он вовсе не о школьной жизни, а о годах, которые уже никогда больше не вернутся.

Бричка сделала поворот на следующий виток серпантина, и сзади вдруг послышалось: ку-ку, ку-ку, ку-ку! Иеротей остановился, замер и Василе.

— В первый раз в этом году слышу, — произнес работник.

— Я тоже, — отозвался Василе.

— Откуда-то снизу кукует, а это не очень хороший знак, — убежденно сказал Иеротей. Остановив лошадей, он принялся тщательно осматривать бричку. Семинарист посмотрел в ту сторону, откуда доносилось кукованье. Теперь оно шло сверху, откуда-то с вершины горы, а внизу, то вспучиваясь, то прогибаясь, простиралось бескрайнее голубоватое полотнище. Полотнище это образовали кроны буков, покрытые набухшими почками, от которых отражались чистые лучи весеннего солнца.

— Из-за брички, надо думать, ничего с нами не случится, — пробормотал Иеротей, тщательно обследовав все крепления, колеса и чеки на осях.

— А что может случиться? — недоуменно пожал плечами семинарист, даже не заметив, чем занимается работник.

— Кукушка нам снизу прокуковала, — пояснил Иеротей, — а это недобрый знак. Я и подумал, не случилось бы чего с нами по дороге. Вот и осмотрел бричку, но она крепкая.

Иеротей прикрикнул на лошадей, и те тронулись с места.

— Сейчас вот из леса выедем, и птица, может, умолкнет.

— Чего ты боишься, Иеротей? Мало ли что люди выдумают.

— Не выдумают, а говорят да со смыслом, домнишор. А я толкую про то, что ведаю. Вы же знали Георге Тунсу.

— Как же, как же…

— Больше его не увидите.

— Умер?

— Прикончили его «Архангелы», — голос у Иеротея дрогнул.