«Архангелы»

Корняна она презирала за то, что он разорился, стал калекой. Она ненавидела его за долгую тяжкую болезнь — уж лучше бы умер, да и дело с концом. В балаган она заглядывала редко и ничего, кроме обид и огорчений, больному не приносила. Захлопнув за собой дверь балагана, Докица вновь обретала присущую ей жизнерадостность и отбривала острым язычком всех, кто осуждал ее за отношение к мужу.

Василе Корнян год за годом жил одной надеждой: поднакопить деньжонок и пригласить «знаменитого доктора». Он твердо верил, что где-то существует «знаменитый доктор», который непременно поставит его на ноги. Бог знает как запала ему в голову эта мысль, но Корнян готов был продать все, что у него было, лишь бы получить деньги и пригласить доктора. Потому-то он и подписывал все, что подсовывала ему Докица, а она твердила Корняну, что влезает в долги только ради его здоровья.

Еще лежа в доме, разбитый параличом Корнян понял, что Докица наставляет ему рога. Прикованный к постели, он слышал веселый смех жены со двора или из соседней комнаты, и ему казалось, что он сходит с ума. Но страдания плоти были еще мучительнее, чем жгучие муки любви и самолюбия. И мало-помалу боль физическая вытеснила душевную. Жил он одной только надеждой: отыскать «знаменитого доктора».

Но после того, как жена распорядилась перенести его в балаган, он стал терять надежду на выздоровление. И хотелось ему одного: чтобы поменьше жгло и саднило раны, которыми покрылась у него вся спина. Но вскоре стало ясно, что Докице до него и дела нет: пусть хоть сгниет заживо. Сменить белье и перестелить постель приходили родственники, жжение от пролежней на спине облегчал работник Висалон, поворачивая его время от времени на левый бок. Корнян клял свою судьбу и в редкие мгновения, когда вспыхивала вдруг в нем безумная вера в выздоровление, он не сомневался: Докицу он убьет.

Дорогой в трактир Докица и думать забыла, что в доме умирает человек. По привычке мурлыкая какой-то романс, она тщательно обходила лужи.

Стемнело, к тому же стоял туман, так что и в двух шагах нельзя было разглядеть человека.

— Эй, кто там? — раздался густой бас с крыльца трактира.

Докица остановилась, узнав голос Ионуца Унгуряна. Кто-то зашевелился на скамейке возле дома, стоявшего через дорогу от трактира, но голоса не подал.

— Кто это? — еще раз окликнул Унгурян.

— Чужой, — отозвался голос из темноты. Чувствовалось, что человек нарочно пришептывает, чтобы его не узнали.

— Какой еще чужой?

— Странник, — отвечал неизвестный.

— Откуда? — расспрашивал Унгурян.

— Из страны румынской! — отозвался голос из темноты.

Старик пересек грязную дорогу и, подойдя к скамейке, расхохотался.

— Чтоб тебе пусто было, Иларие! Это ты? А ну, давай поближе к свету, я на тебя посмотрю.

Человек взвалил на спину мешки и, еле передвигая ноги, заковылял за Унгуряном. Перед лестницей, что вела в трактир, он остановился.

— Входи, входи, Иларие! Поднесу стаканчик вина! Господь помог, добрался ты до дома! — ласково приговаривая, старик Унгурян взял путника под руку, помогая подняться по лестнице. Смущенно и растерянно оглядывался по сторонам Иларие, оказавшись в светлом зале трактира. Это и впрямь был бывший штейгер «Архангелов», который два месяца назад уехал из Вэлень, чтобы попытать счастья «за границей», в Молдове. Ему было стыдно, что он, не отработав срока, возвращается домой, а потому он подгадывал войти в село затемно, чтобы никто его не заметил и не узнал, что он вернулся. Но, добредя до трактира, он не мог не присесть на лавочку, обессилев от голода и долгой дороги.

Все, кто только был в трактире, мигом собрались вокруг Иларие, покрытого дорожной грязью, пропитанного каменноугольной пылью. Ему пожимали руки, с любопытством рассматривали его, словно не видели много-много лет. Посыпались вопросы, но, заглушая хор голосов, гудел бас старика Ионуца, который, удерживая Иларие за рукав, бубнил одно и то же:

— Один уходит, другой приходит, один уходит, другой приходит! Таков порядок в мире.

Старик подразумевал рудокопов, уехавших из села сегодня после обеда.

— Не повстречался с ними? — спросил Иларие мужик лет тридцати пяти, который до сих пор пребывал в сомнении: правильно или неправильно он поступил, когда не поехал в чужие края.

— Нет! Я перевалил прямо через горы.

Старик Унгурян, не выпуская рукава Иларие, подвел его к столу и заставил сесть. Тут же вокруг них сгрудились человек десять рудокопов, которые наперебой принялись заказывать выпивку. Это были в основном те, кто решал, идти им или не идти за домнулом Паулем. После отъезда товарищей они не разошлись по домам, а то ли с горя, то ли на радостях — кто поймет? — принялись пить в трактире у Спиридона. Деньги у них были, потому что каждый, намереваясь отправиться в дальний путь, занял соответствующую сумму.

В этой-то компании и сидел старик Ионуц. Стемнело, и он засобирался домой, опасаясь темноты, и тут-то приметил сидящего на скамье Иларие.

Старик заказал для путника брынзы, сала, хлеба, пару пива и теперь смотрел, как жадно ест Иларие, ухмылялся, приговаривая: