«Архангелы»

«Адвокат» разглагольствовал, пил, поднимал тосты — и вдруг затих, уставившись остекленевшими глазами на стакан с вином. Спиридон, заметив, что голос «адвоката» смолк, быстро нарезал колбасы, брынзы и поставил тарелку на стол. Унгурян-младший стал жадно есть. Управившись с едой, он столь же жадно выпил стакан вина. Слабость его как рукой сняло. Спиридон за много лет изучил «адвоката» и знал, что обморочное состояние, в какое впадал Унгурян-младший, проходит, стоит тому хоть что-нибудь проглотить, а потом он будет пить хоть всю ночь напролет. Знал он и то, что один только «адвокат» способен выдерживать такие долгие попойки.

Спиридон не ошибся. Унгурян-младший снова пил, пел песни, заключал пари: кто выпьет стакан вина одним глотком. Тосты он поднимал один за другим и даже спел песенку про архангела Гавриила, какую певал в студенческие годы, даром что давно уже постарел, облысел и опустился. Давненько у Спиридона не слышали этой песни, и сама трактирщица выглянула из кухни, чтобы ее послушать.

Старик Унгурян был доволен. Доброжелательно улыбаясь, он поглядывал вокруг, прищелкивал пальцами и приговаривал:

Не по мне сей мир земной,
Не по мне и тот, другой.

Да, Спиридон не ошибся: попойка, какой давно уже не бывало в его трактире, закончилась только на рассвете.

Когда утром бывший студент попытался встать, чтобы отправиться домой, оказалось, что ноги его не держат.

С той поры как Унгурян-младший приехал из Будапешта с Ирмушкой, он больше этого города не видел. Старик мало-помалу оплатил огромные долги сына — счета из ресторанов, от портных, лавочников. На протяжении двух лет старик Унгурян не знал покоя: одно за другим поступали денежные требования от адвокатов, грозивших передать свои иски в суд. Только он выплатил Прункулу пятьсот злотых, как снова пришлось ему залезать в долги, куда большие, чем раньше.

Ирмушка прожила в Вэлень полтора года. А когда почувствовала, что бедность уже на пороге, уговорила ясным весенним днем своего кавалера прокатиться в город. И пропала. Все поиски Унгуряна, все отчаянные расспросы ни к чему не привели. Вернулся он в Вэлень один поздно ночью. Отец сидел за стаканом вина.

— Ир-мушка! Фырр мушка? — ухмыльнулся старик.

Несколько недель «адвокат» не находил себе места ни в родном доме, ни даже в трактире Спиридона. Однако вскоре он забыл и Ирмушку, и только старик, напиваясь вдребезги, порой обращаясь к сыну, говорил:

— Ир-мушка! Фырр мушка?

Молодой Унгурян жил в Вэлень, ничем не занимаясь, ничем не интересуясь. Пока дела на приисках шли хорошо, хорошо жил и он. Дома бывал редко, все больше сидел по трактирам. Однако когда веселье пошло на убыль и грандиозные попойки прекратились, он разом постарел и опустился. Губы его порой так горько кривились, что можно было подумать, будто всю свою жизнь он пил один уксус. Бывший студент начал сожалеть о годах, прожитых впустую, а поскольку не было больше веселых попоек и вечеринок, отвлекавших его от невеселых мыслей, он принялся пить ракию. Через несколько лет на него стало жалко смотреть.

Старик Унгурян, оказавшийся после краха «Архангелов» в стесненных денежных обстоятельствах, год от году все глубже погрязал в долгах. Долги обожаемого чада окончательно его подкосили. Однако характер его не переменился. И теперь, как и раньше, голова его всегда была затуманена хмелем, и поэтому он не терял уверенности, что дела на прииске вот-вот пойдут лучше не надо. Из-за этого он до сих пор не продал своей доли в «Архангелах», хотя прииск давным-давно был окончательно заброшен.

Ранним утром старик Унгурян выбрался из трактира, поддерживаемый с одной стороны каким-то рудокопом, а с другой бывшим штейгером Иларие. По дороге им то и дело встречались незнакомые крестьяне, направлявшиеся все как один к каменному домишке, новому, но совсем маленькому, всего в две комнаты. Иларие, оборачиваясь и глядя вслед проходившим, которые исчезали за дверями странного домишки, недоуменно спросил:

— А там что такое? Лавка, что ли?

Вместо ответа старик Унгурян задал вопрос:

— А день сегодня какой? Пятница?

Иларие подумал и ответил:

— Пятница.

— Сегодня банковский день. Люди в банк идут.

— Ага! Вот оно что! Банковский день, — покачал головой штейгер.

Проходивший мимо них юродивый рудокоп Никифор, над которым, казалось, время было не властно, ткнул на ходу пальцем в «адвоката» и прохрипел: «Антихрист, антихрист!» — и, что-то бормоча себе под нос, пошел дальше.

XIX

Новый дом, к которому со всех сторон тянулись в пятницу люди, и незнакомые из соседних сел, и свои, из Вэлень, стоял возле самой примэрии. На улицу он глядел четырьмя небольшими окнами, забранными крепкой железной решеткой зеленого цвета. Единственным украшением фасада была черная вывеска, прибитая под самой стрехой, на которой золотом было выведено: «„Архангелы“ — акционерное общество, вклады и займы». Слово «Архангелы» было выведено большими буквами и было видно издалека, остальные слова — маленькими, уже потускневшими буковками.