Археологические свидетельства древней истории

Еще иногда говорят: записи легенд о Словене и Русе позднего происхождения, вот если бы они были записаны где-нибудь до татаро-монгольского нашествия, тогда совсем другое дело. Что тут возразить? Во-первых, никто не знает, были или нет записаны древние сказания на заре древнерусской литературы: тысячи и тысячи бесценных памятников погибли в огне пожарищ после нашествия кочевников, собственных междоусобиц и борьбы с язычеством. Во-вторых, если говорить по большому счету о позднейших записях, то «Слово о полку Игореве» реально дошло до нас только в екатерининском списке XVIII века да в первоиздании 1800 года; оригинальная же рукопись (тоже, кстати, достаточно позднего происхождения) сгорела во время московского пожара 1812 года, и ее «живьем» мало кто видел.

А бессмертная «Калевала»? Карело-финские руны, впитавшие сведения об архаичных временах, были записаны и стали достоянием читателей Старого и Нового Света только полтора века назад. Еще позже на Севере был записан основной корпус русских былин. Кое-кто скажет: это — фольклор. А какая разница? Родовые и племенные исторические предания передавались от поколения к поколению по тем же мнемоническим законам, что и устное народное творчество.

Вот почему «довод» касательно поздней записи «Сказания о Словене и Русе» не выдерживает никакой критики. К тому же, почти за двести лет до того содержащиеся в нем факты со слов устных информаторов были записаны послом «великого кесаря» Сигизмундом Герберштейном в его знаменитых «Записках о Московии». А еще на полтысячи лет раньше о них сообщали византийские и арабские авторы.

Документальное подтверждение тому, что «Сказание о Словене и Русе» первоначально имело длительное устное хождение, содержится в письме в Петербургскую академию наук одного из ранних российских историографов Петра Крекшина, происходившего из новгородских дворян. Обращая внимание ученых мужей на необходимость учета и использования в исторических исследованиях летописного «Сказания о Словене и Русе», он отмечал, что новгородцы «исстари друг другу об оном сказывают», то есть, изустно передают историческое предание от поколения к поколению. Так что, с легендарной историей Руси дело обстояло вовсе не так, как это представлялось Карамзину и последующим историкам.

В противоположность им, Ломоносов усматривал в древних сказаниях русского народа отзвуки исторической действительности и писал буквально следующее: даже если «имена Словена и Руса и других братей были вымышлены, однако есть дела Северных славян в нем [Новгородском летописце. — В.Д.] описанные, правде не противные».

У устных преданий совсем другая жизнь, нежели у письменных. Как отмечал академик Б.Д. Греков, «…в легендах могут быть зерна истинной правды». Поэтому непременным условием аналитического и смыслового исследования исторических сказаний является отделение «зерен от плевел». Легенды о происхождении любого народа всегда хранились, как величайшая духовная ценность и бережно передавались из уст в уста на протяжении веков и тысячелетий. Рано или поздно появлялся какой-нибудь подвижник, который записывал «преданья старины глубокой» или включал их в отредактированном виде в летопись. Таким образом, поэмы Гомера (беллетризированные хроники Троянской войны) были записаны еще в античные времена, русские и польские предания — в начале II тысячелетия н. э., Ригведа и Авеста — в XVIII веке, русские былины и карело-финские руны — в XIX веке и т. д.

Отечественное летописание всегда опиралось на устную, зачастую фольклорную традицию, в которой не могли не сохраняться отзвуки былых времен. Такова и Начальная русская летопись: «Повести временных лет», посвященная событиям, случившимся до рождения Нестора-летописца, опирается главным образом на устные предания. У самого Нестора имена Словена и Руса не встречаются. На то были свои веские причины.

Большинство из дошедших до наших дней древнейших летописей (и уж, во всяком случае, все те, которые были возведены в ранг официоза) имеют киевскую ориентацию, то есть, писались, редактировались и исправлялись в угоду правящих киевских князей-Рюриковичей, а в дальнейшем — в угоду их правопреемникам — московским великим князьям и царям.

Новгородские же летописи, имеющие совсем иную политическую направленность и раскрывающие подлинные исторические корни, как самого русского народа, так и правивших на Руси задолго до Рюрика князей, нередко замалчивались или попросту уничтожались. О том, что там было раньше, можно судить по летописи первого новгородского епископа Иоакима, которая дошла лишь в пересказе, включенном в «Историю Российскую» В.Н. Татищева.