Архиепископ Михаил (Мудьюгин) (1912–2000): музыкант, полиглот, инженер и богослов

В этом же храме у Михаила Мудьюгина появился первый духовник – отец Гавриил, «молодой сирийский араб», впоследствии нашедший возможность уехать из России на родину и ставший митрополитом Лаодикийским. С ним связан один из эпизодов, часто вспоминавшийся владыкой Михаилом в разговорах с близкими людьми и также записанный им в воспоминаниях: «Отец Гавриил совершал будничную литургию… Я стоял на коленях и рассеянно играл с позументом своего стихаря. Вдруг отец Гавриил на мгновение замолчал, а затем я услышал: „Сейчас здесь Ангелы! А ты чем занимаешься?“». Впоследствии их едва снова не свела судьба – владыка Михаил в 1967 году ездил в Сирию, но митрополит Гавриил скончался за несколько недель до приезда ректора Ленинградской духовной академии, которым в то время был епископ Михаил.

С момента активизации обновленческого движения в Церкви – Великим Постом 1922 года в церковной жизни семьи Мудьюгиных стали происходить перемены, также сказавшиеся на формирование взглядов будущего архипастыря. Однажды Вера Николаевна, по сведениям которой клир храма Скоропослушницы вошел в контакт с лидерами обновленчества, запретила Михаилу посещать этот храм. Теперь они ходили на подворье Русского Свято-Андреевского монастыря на Афоне, что до сих пор, хотя и в изуродованном виде, стоит на углу Дегтярной и 5-й Советской (тогда еще Рождественской) улицы. В храме поминали вселенского Патриарха Мелетия (Метаксакиса); монахи, приехавшие с Афона, жили замкнутой монашеской жизнью, что произвело на Михаила большое впечатление. Мальчик почти каждый день пономарил и читал на клиросе, и бывал счастлив, когда ему доверяли чтение Апостола. «Все это было радостно и светло, – вспоминал владыка. – И в мечтах я уже видел себя облаченным в рясу монахом, радостно совершающим подвиги аскетической жизни».

Осенью 1924 года на семейном совете было принято решение отдать Михаила в советскую школу. Были взяты два репетитора, чтобы подготовить мальчика в школу. Первоначальной идеей Веры Николаевны было отдать его в сильную Анненшуле, где обучение проходило на немецком языке, однако в последний момент под нажимом отца передумали и Михаила отдали в ближайшую к дому 106 «Советскую единую трудовую школу», бывшую Гимназию № 7, в шестой класс.

Отношения в классе были непростыми. Если часть преподавателей работала в школе с дореволюционных времен, то школьники были в основном пролетарского происхождения.

И если раньше столкновения с мальчишками во дворе иногда заканчивались немотивированным, даже молчаливым битьем, которое Михаил скрывал от родителей, то теперь оно вылилось в простое, но не безобидное хулиганство, которое впоследствии владыка вспоминал, как, может, не самую приятную, но любопытную деталь своей биографии. Так, одним из «товарищеских развлечений, не доставлявших мне ни малейшего удовольствия, – с юмором вспоминал архиепископ, – было перемещение моего тела в горизонтальном положении. Ребята хватали меня, одни за плечи, другие за ноги, подносили к дверям и после некоторого раскачивания пытались ударом открыть классную дверь. Ударным орудием при этом служила моя голова, каким-то чудом не подвергавшаяся при этом ни образованию трещин, ни даже сотрясению своего содержимого».

К концу первого года обучения отношения в школе наладились, а Михаил стал даже помогать одноклассникам учить уроки. Более того, его авторитет вырос настолько, что в начале 1927 года он был избран в «исполбюро класса», а осенью стал председателем ШУСа – Школьного ученического совета. Это давало право принимать участие в заседаниях педсовета с правом решающего голоса, чем Михаил активно пользовался, «призывая к принятию самых строгих мер по отношению к хулиганствующим ученикам всех классов второй ступени школы». Уже и здесь будущему архиепископу удалось выступать в защиту веры, вероятно, впервые в жизни. «Мало того, „парламентская деятельность“ не ограничивалась стенами школы: один раз в год проходила в одной из школ районная конференция, в которой принимали участие все ШУСы района в полном составе… Хорошо помню, как на одной из таких конференций я выступал, призывая к отказу от навязывания школьникам антирелигиозной доктрины и призывая к веротерпимости». За церковной политикой будущий архиепископ тогда не следил. Как он рассказал в последний день своей земной жизни историку С.Л. Фирсову: «Я больше увлекался музыкой. В церковь я, разумеется, ходил, но внутрицерковными событиями интересовался недостаточно».