Архиерей

Грубый человеческий язык, в котором еще нет слов для выражения небесной красоты и которым писал апостол Иоанн свой Апокалипсис, не смог, конечно, точно выразить зрительные ощущения апостола. Но и из тех грубых слов можно составить себе понятие о том, что такое славное Тело Христа в Его окончательной стадии преображения. Глава Его и волосы, – говорит апостол, – белы; как белая волна, как снег; и очи Его, как пламень огненный, и ноги Его… как раскаленные в печи…[24]

Вам приходилось сидеть когда-нибудь у пылающего камина и смотреть в самую середину раскаленной кучи углей? Не правда ли, каким чудесным цветом горят они? Нежным, белым с розовым, сияющим, с мгновенным переливом то золотом, то серебром. Вот во что должно преобразоваться и наше смрадное, потливое, полугнилое тело.

Но, виноват, – спохватившись, улыбнулся епископ, – я нарушил данное вам вначале слово – говорить лишь о том, что видят наши глаза. Вернемся опять к истории и к фактам жизни.

– Простите, владыка, один вопрос, – прервал епископа отец Герасим, – но как же нам-то сделаться не говорю подобными апостолам, а по крайней мере получить те жизненные силы, которые были у подвижников, ведь мы же все крещены во имя Христа?

– Крещение лишь первая ступень, оно только очищает – от чего, поговорим при случае, – но жизни не дает. Что дает вообще человеку жизнь или, точнее, поддерживает в нем жизнь? Пища и питие. Не поешьте недели две, и вы помрете. Из пищи и пития человек пищеварительным аппаратом вырабатывает себе тот материал, которым и возмещает ежедневную трату энергии и на счет которого восстанавливаются отживающие ткани организма. Но, как я уже сказал, тут расход и приход дают постоянный дефицит. Оттого и происходит крах, в противном случае, то есть если бы минус покрывался плюсом, человек никогда бы не вырождался. Вот тут и припомните разговор Христа с евреями о пище, после того, как Он совершил чудо насыщения пятью хлебами пяти тысяч человек. Христос именно в этой беседе и указал евреям на этот дефицит, происходящий оттого, что пища, принимаемая человеком, сама-то по себе тоже тленная, гниющая, и таковой был даже тот необыкновенный хлеб – манна, которым питались их отцы в пустыне (и который за его чудесные свойства евреи называли ангельским, небесным хлебом), потому что и он подвержен был тлению. И, указывая на это, Христос сказал евреям, что Он именно и даст им хлеб живой, живительный, нетленный; даст им истинную пищу и истинное питие. И тут же ясно, точно и определенно разъяснил, что этот хлеб есть Его Плоть, а питие – Его Кровь, причем лишил возможности евреев понимать эти слова в каком бы то ни было переносном смысле.

Вот кто понимал эти слова в буквальном смысле и питался этой пищей, тот и делался подобным апостолам.

– Вы говорите о Таинстве Евхаристии. Но, владыка, разве мы не причащаемся? – с какой-то тоской спросил епископа отец Герасим.

Владыка как будто не обратил внимания на этот вопрос. Он встал, расправил отекшие от долгого сидения члены и, медленно пройдясь по комнате, остановился возле шкафа, в котором помещалась аптечка отца Герасима.

– Что это здесь у вас? – указывая на большую склянку, спросил он у отца Герасима.

– Хина, владыка, – недоумевающе ответил отец Герасим.

– Лекарство от лихорадки… Сколько раз в день нужно принимать ее и в течение скольких дней?

– Раза три-четыре в день, смотря по степени болезни. Принимать, пока не пройдет лихорадка.

– Итак, чтобы избавиться от такой, в сущности, пустяшной болезни, нужно принимать лекарство три-четыре раза в день да раза три сходить к врачу. Так делайте же так и по отношению к тому Великому Лекарству, которое нам дал Господь. Так делали апостолы и первые христиане: они причащались ежедневно, пребывая между собой в любви и постоянно молясь. А мы, враждующие, льстивые в глаза, а за глаза готовые подставить всякому ногу, раз в год приходим к Небесному Врачу и хотим, чтобы сейчас же избавились от всех болезней своих, мук, страданий, благоприобретенных и унаследованных от своих предков; хотим, чтобы тысячелетиями портившаяся природа наша вмиг возродилась и мы бы стали новыми людьми… Да и хотим ли? С этими ли мыслями приступаем мы к Святому Таинству Причастия? Я видел в церкви раз, будучи еще молодым человеком, гвардейского офицера, который, зайдя в церковь, растерянно посмотрел по сторонам и, помахивая хлыстиком, обратился к церковному сторожу с вопросом: «Позвольте вас спросить, где тут причащаются?» И когда я, возмущенный этим, спросил его, что же заставляет его, такого невера, причащаться, он, любезно расшаркавшись, сказал: «Мне, видите ли, нужно свидетельство о бытии у исповеди и причастия… Нельзя… по службе… Начальство требует. Не будете ли столь любезны разъяснить мне, как это сделать?..»