Архипелаг

Он влюблен в море, но его начинает укачивать. Впервые за много лет он боится морской болезни, боится, что его начнет рвать. Он чувствует, как шевелятся кишки, как внутренние органы меняют свое положение в теле. На ум приходит выпотрошенная барракуда на причале: лиловые внутренности стекают в море, мертвый глаз уставлен на него как обвиняющий перст прокурора. Вспоминается его малыш, новорожденный сынок, унесенный неведомо куда всеразрушающей волной.

Несколько часов они по очереди управляют румпелем, пьют чай, заваривают себе лапшу и быстрорастворимый суп, беседуют с ребенком и собакой, выкачивают воду, закрывают клапаны, пытаются мочиться в крошечном гальюне. Внизу передвигаться практически невозможно. Их шатает и болтает, они натыкаются на ящики и острые углы, хватаются за ремни и кольца, но колени и локти уже разбиты в кровь. Яхта идет вперед, треща досками, как костями. Побледневшая Оушен молча сидит, вцепившись в сетку.

— Ничего, малышка, скоро болтанка закончится, — ободряюще говорит он.

Она молча кивает.

Сюзи в своей клетке, как монашка в келье, понурилась, что-то бормочет про себя.

— Хорошая собака, давай помолись за всех нас. Помолись большому морю, — шепчет он.

— Гэвин, не хотите поспать пару часов? — предлагает Фиби.

— Что, правда?

Она реально думает, что справится одна? Но по ее лицу он видит, что она не шутит, а пара часов сна ему не повредит. Фиби не только моложе и здоровее его, в ней больше твердости и задора.

— Я вас разбужу в пять утра.

— Вы уверены, что сможете выстоять?

— Конечно, не волнуйтесь. — Она глядит на море.

Волны стали еще больше, но уже не такие неровные, движутся с предсказуемой грацией.

— Хорошо, спасибо. Но если возникнут проблемы, будите меня сразу же!

Приятно будет принять горизонтальное положение, но он вряд ли заснет. Гэвин ложится к дочери, обнимает ее, чувствует, как тяжелеют веки. Яхта укачивает его, как ребенка в материнских объятиях. Мозг заполняют бессвязные образы: коричневая муть, болтающаяся в грязной воде мебель, двухметровая ограда, рушащаяся под напором толщи воды.

* * *

Когда он открывает глаза, уже светло, в салоне тяжело пахнет соленым морским воздухом. Оушен крепко спит рядом, ее личико спокойно, грудь ритмично поднимается с каждым вздохом. Он глядит на часы — шесть утра.

Вот черт, проспал!

Гэвин вскакивает, шатаясь, поднимается наверх, в кокпит. Над морем горит рассвет: в лиловом небе встает огромное белое солнце. Море все так же полно высоченных волн. Фиби лениво щурится на него. И с ней этой ночью произошла перемена: теперь кровь в ее жилах бежит в такт морским течениям, сердце играет песню волн. Может быть, поэтому она выглядит как сытая молодая кошечка или как удовлетворенная любовница, медленно потягивающая в баре красный ром?

— Вы как, в порядке? — спрашивает он.

Фиби только улыбается. Конечно она в порядке! Она ведь прекрасно знает эту яхту, такую же, как та, которой она управляла в детстве вместе с отцом.

— Идите отдохните, я подежурю, — предлагает он.

— Спасибо! — Она встает, потягивается.

— Что-нибудь интересное за ночь произошло?

Фиби останавливается на пороге двери, ведущей в кают-компанию.

— Да… Я видела в море черный плавник акулы. И еще… — Она смотрит на него с сомнением, настороженно, серьезно. — Я знаю, в море легко поддаться галлюцинациям, но я видела очень четко… Того моряка. Он всю ночь стоял на носу.

— Моряк?

— Он боролся с ветром. Хотел спустить стаксель. Всю ночь мне мешал.

— Что, стоял прямо здесь, на палубе?

— Да.

— Ничего себе! — Гэвин даже поежился.

Ему хочется расспросить ее поподробнее, но она бросает на него особенный взгляд. Так иногда смотрит Оушен, так смотрела его жена, когда хотела сказать: «Мы еще обсудим это. Позже».

* * *

Раннее утро, ситуация на море не меняется. Они идут сквозь череду синих водяных гор, теперь они не только моряки, но еще и скалолазы. Он уверенно держит румпель, грот наполнен ветром, гик закреплен, яхта делает узлов шесть. Волны гладкие, ровные, никакой подлянки не предвидится. Их сопровождают несколько дельфинов, танцуют то с одной стороны, то с другой, выпрыгивают из воды, делают сальто у носа яхты, по очереди взмывая в воздух. Вдалеке появляется очередной супертанкер, держит курс немного вбок.

Гэвин в шляпе, которую он привязал к голове тесемкой, напевает под нос песенку-калипсо о бедном моряке-пирате:

— «Он выстрелил мне в грудь, и за борт я упал…»

Все утро он проводит в медлительном раздумье, почти медитации; в мыслях беспорядочно появляются и исчезают жена, сын, Клайв, Пако, Джеки, даже Петала. Образы из его старой, реальной жизни мелькают перед глазами, как будто пришли поздороваться. И мама Одри тоже тут, и даже игуана, падавшая каждый день с дерева в ее саду.