Архипелаг ГУЛАГ, 1918—1956. Опыт художественного исследования. Сокращённое издание.

Собрали заводские колонны, на знамёнах и плакатах – «смерть подсудимым», воинские колонны само собою. И на Красной площади начался митинг. Затем манифестанты двинулись к зданию суда, а подсудимых подвели к открытым окнам, под которыми бушевала толпа. Накал был такой, что подсудимые и их родственники ожидали прямо тут и линчевания.

Тут – узнаётся много знакомых будущих черт, но поведение подсудимых ещё далеко не сломлено. После утерянных лет примирения и сдачи к ним возвратилась поздняя стойкость. Подсудимый Либеров говорит: «Я признаю себя виновным в том, что в 1918 году я недостаточно работал для свержения власти большевиков» (с. 103). Подсудимый Берг: «Считаю себя виновным перед рабочей Россией в том, что не смог со всей силой бороться с так называемой рабоче-крестьянской властью, но я надеюсь, что моё время ещё не ушло». (Ушло, голубчик, ушло.)

Конечно, «приговор должен быть один – расстрел всех до одного»!

А Трибунал в своём приговоре проявил дерзость: он изрёк расстрел не «всем до одного», а только двенадцати человекам. Остальным – тюрьмы и лагеря.

А пожалуй, всего этого процесса стоит кассация Президиума ВЦИК: расстрельный приговор утвердить, но исполнением приостановить. И дальнейшая судьба осуждённых будет зависеть от поведения эсеров, оставшихся на свободе. Если будет продолжаться хотя бы подпольно-заговорщицкая работа, – эти 12 будут расстреляны.

Так их подвергли пытке смертью: любой день мог быть днём расстрела. На полях России уже жали второй мирный урожай. Нигде, кроме дворов ЧК, уже не стреляли. Под лазурным небом синими водами плыли за границу наши первые дипломаты и журналисты. Центральный Исполнительный Комитет Рабочих и Крестьянских депутатов оставлял за пазухой пожизненных заложников.

Члены правящей партии прочли тогда шестьдесят номеров «Правды» о процессе (они все читали газеты) – и все говорили – да, да, да. Никто не вымолвил – нет.

И чему они потом удивлялись в 37-м? На что жаловались?.. Разве не были заложены все основы бессудия – сперва внесудебной расправой ЧК, судебной расправой Реввоентрибуналов, потом вот этими ранними процессами? Разве 1937 не был тоже целесообразен?

Лихо косою только первый взмах сделать.

А все главные и знаменитые процессы – всё равно впереди…

Глава 10. Закон созрел

Ещё в тех днях, когда сочинялся Кодекс, Владимир Ильич написал 19 мая 1922:

«Тов. Дзержинский! К вопросу о высылке за границу писателей и профессоров, помогающих контрреволюции. Надо это подготовить тщательнее. Без подготовки мы наглупим… Надо поставить дело так, чтобы этих “военных шпионов” изловить и излавливать постоянно и систематически и высылать за границу. Прошу показать это секретно, не размножая, членам Политбюро»[19].

Сам товарищ Ленин уже слёг в своём недуге, но члены Политбюро, очевидно, одобрили, и товарищ Дзержинский провёл излавливание, и в сентябре 1922 около трёхсот виднейших русских гуманитариев были посажены на пароход[20] и отправлены на европейскую свалку. (Из имён утвердившихся и прославившихся там были философы С. Н. Булгаков, Н. А. Бердяев, И. А. Ильин.)

Однако излавливать постоянно и систематически – не вышло. От рёва ли эмиграции, что это ей «подарок», прояснилось, что эта мера – не лучшая, что зря упускался хороший расстрельный материал, а на той свалке мог произрасти ядовитыми цветами. И – покинули эту меру. И всю дальнейшую очистку вели либо к Духонину, либо на Архипелаг.

Утверждённый в 1926 улучшенный Уголовный кодекс скрутил все прежние верви политических статей в единый прочный бредень 58-й – и заведен был на эту ловлю. Ловля быстро расширилась на интеллигенцию инженерно-техническую – тем более опасную, что она занимала сильное положение в народном хозяйстве и трудно было её контролировать при помощи одного только Передового Учения.

Да наконец же созрел наш Закон и мог явить миру нечто действительно совершенное! – единый, крупный, хорошо согласованный процесс, на этот раз над инженерами.