Архипелаг ГУЛАГ, 1918—1956. Опыт художественного исследования. Сокращённое издание.

Поведывает нам Верховный Обвинитель, что кроме помещиков и капиталистов «существовал ещё один общественный слой – так называемой интеллигенции… В этом процессе мы будем иметь дело с судом истории над деятельностью русской интеллигенции» и с судом революции над ней (с. 34).

«Этот общественный слой… подвергся за эти годы испытанию всеобщей переоценки». И как же она прошла? А вот: «Русская интеллигенция, войдя в горнило Революции с лозунгами народовластия, вышла из него союзником чёрных… – (даже не белых!) – …генералов» (Крыленко, с. 54).

С неприязнью осматриваем мы 28 лиц союзников чёрных генералов. Особенно шибает нам в нос этот Центр.

Правда, от сердца несколько отлегает, когда мы слышим далее, что судимый сейчас Тактический Центр не был организацией, что у него не было: 1) устава; 2) программы; 3) членских взносов. А что же было? Вот что: они встречались! (Мурашки по спине.) Встречаясь же, ознакамливались с точкой зрения друг друга! (Ледяной холод.)

Вот самые страшные их действия: в разгар Гражданской войны они… писали труды, составляли записки, проекты. Да, «знатоки государственного права, финансовых наук, экономических отношений, судебного дела и народного образования», они писали труды! Профессор С. А. Котляревский – о федеративном устройстве России, В. И. Стемпковский – по аграрному вопросу (и, вероятно, без коллективизации…), B. C. Муралевич – о народном образовании в будущей России, профессор Карташёв – законопроект о вероисповеданиях. А (великий) биолог Н. К. Кольцов (ничего не видавший от родины, кроме гонений и казни) разрешал этим буржуазным китам собираться для бесед у него в институте.

Обвинительное наше сердце так и прыгает из груди, опережая приговор. Ну, какую, какую кару вот этим генеральским подручным? Одна им кара – расстрел! Это не требование обвинителя – это уже приговор Трибунала! (Увы, смягчили потом: концентрационный лагерь до конца Гражданской войны.)

«И даже если бы обвиняемые здесь, в Москве, не ударили пальцем о палец – (оно как-то похоже, что так и было…), – всё равно: …в такой момент даже разговоры за чашкой чая, какой строй должен сменить падающую якобы Советскую власть, являются контрреволюционным актом… Во время гражданской войны преступно не только всякое действие [против советской власти] …преступно само бездействие» (с. 39).

Ну вот теперь всё понятно. Их приговорят к расстрелу – за бездействие. За чашку чая.

Как при падающем киноаппарате, косой неразборчивой лентой проносятся перед нами двадцать восемь дореволюционных мужских и женских лиц. Мы не заметили их выражений! – они напуганы? презрительны? горды?

Ведь их ответов нет! ведь их последних слов нет! – по техническим соображениям…

А кто эта женщина молодая промелькнула?

Это – дочь Толстого, Александра Львовна. Спросил Крыленко: что она делала на этих беседах? Ответила: «Ставила самовар!» – Три года концлагеря!

Так восходило солнце нашей свободы. Таким упитанным шалуном рос наш октябрёнок-Закон.

Мы теперь совсем не помним этого.

Глава 9. Закон мужает

Посопутствуем нашему закону ещё и в пионерском возрасте.

Богат был гласными судебными процессами 1922 год – первый мирный год.

В конце Гражданской войны, как её естественное последствие, разразился небывалый голод в Поволжье. А голод этот был – до людоедства, до поедания родителями собственных детей – такой голод, какого не знала Русь и в Смутное Время.

Но гениальность политика в том, чтоб извлечь успех и из народной беды. Это озарением приходит – ведь три шара ложатся в лузы одним ударом: пусть попы и накормят теперь Поволжье! ведь они – христиане, они – добренькие!

1) Откажут – и весь голод переложим на них, и церковь разгромим;

2) согласятся – выметем храмы;

3) и во всех случаях пополним валютный запас.

Как показывает Патриарх Тихон, ещё в августе 1921, в начале голода, Церковь создала епархиальные и всероссийские комитеты для помощи голодающим, начали сбор денег. Но допустить прямую помощь от Церкви и голодающему в рот – значило подорвать диктатуру пролетариата. Комитеты запретили, а деньги отобрали в казну.

А на Поволжье ели траву, подмётки и грызли дверные косяки. И наконец в декабре 1921 Помгол (государственный комитет помощи голодающим) предложил Церкви: пожертвовать для голодающих церковные ценности – не все, но не имеющие богослужебного канонического употребления. Патриарх согласился и 19 февраля 1922 выпустил послание: разрешить приходским советам жертвовать предметы, не имеющие богослужебного значения.

И так всё опять могло распылиться в компромиссе, обволакивающем пролетарскую волю.

Мысль – удар молнии! Мысль – декрет! Декрет ВЦИК 26 февраля: изъять из храмов все ценности – для голодающих!

Тогда 28 февраля Патриарх издал новое, роковое, послание: с точки зрения Церкви подобный акт – святотатство, и мы не можем одобрить изъятия, пусть это будет вольная жертва.