Архипелаг ГУЛаг

Во всей этой протяжке между шестеренок великого Ночного Заведения, где перемалывается наша душа, а уж мясо свисает, как лохмотья оборванца, - мы слишком страдаем, углублены в свою боль слишком, чтобы взглядом просвечивающим и пророческим посмотреть на бледных ночных катов, терзающих нас. Внутренне переполненные горя затопляет нам глаза - а то какие бы мы были историки для наших мучителей! - сами-то себя они во плоти не опишут. Но увы: всякий бывший арестант подробно вспомнит о своем следствии, как давили на него и какую мразь выдавили, - а следователя часто он и фамилии не помнит, не то чтобы задуматься об этом человеке о самом. Так и я о любом сокамернике могу вспомнить интересней и больше, чем о капитане госбезопасности Езепове, против которого я немало высидел в кабинете вдвоем. Одно остается у нас общее и верное воспоминание: гниловища пространства, сплошь пораженного гнилью. Уже десятилетия спустя, безо всяких приступов злости или обиды, мы отстоявшимся сердцем сохраняем это уверенное впечатление: низкие, злорадные, злочестивые и - может быть, запутавшиеся люди. Известен случай, что Александр II, тот самый, обложенный революционерами, семижды искавшими его смерти, как то посетил дом Предварительного Заключения на Шпалерной (дядю Большого Дома) и в одиночке 227 велел себя запереть, просидел больше часа - хотел вникнуть в состояние тех, кого он там держал. Не отказать, что для монарха - движение нравственное, потребность и попытка взглянуть на дело духовно. Но невожможно представить себе никого из наших следователей до Абакумова и Берии вплоть, чтоб они хоть и на час захотели влезть в арестантскую шкуру, посидеть и поразмыслить в одиночке. Они по службе не имеют потребности быть людьми образованными, широкой культуры и взглядов- и они не таковы. Они по службе не имеют потребности мыслить логически- и они не таковы. Им по службе нужно только четкое исполнение директив и бессердечность к страданиям- и вот это их, это есть. Мы, прошедшие через их руки, душно ощущаем их корпус, донага лишенный общечеловеческих представлений. Кому-кому, но следователям-то было ясно видно, что дела - дуты! Они-то, исключая совещания, не могли же друг другу и себе серьезно говорить, что разоблачают преступников? И все-таки протоколы на наше сгноение писали за листом лист? Так это уж получается блатной принцип:"Умри ты сегодня, а я завтра!" Они понимали, что дела - дуты, и все же трудились за годом год. Как это?.. Либо заставляли себя НЕ ДУМАТЬ (а это уже крушение человека), приняли просто: так надо! тот, кто пишет для них инструкции, ошибаться не может. Но, помнится, и нацисты аргументировали так же?От этого сравнения уклониться никому не дано: слишком совпадают и годы и методы. Еще естественнее сравнивали те, кто сам прошел и Гестапо и МГБ, как Алексей Иванович Дивнич, эмигрант и проповедник православия. Гестапо обвиняло его в коммунистической деятельности среди русских рабочих в Германии, МГБ - в связи с мировой буржуазией. Дивнич делал вывод не в пользу МГБ: истязали и там и здесь, но Гестапо все же добивалось истины, и когда обвинение отпало - Дивнича выпустили. МГБ же не искало истины и не имело намерения кого-либо взятого выпускать из когтей.