Архипелаг ГУЛАГ. Книга 2

– Когда вас первый раз арестовали, с воли, и вы пытались доказать свою правоту – ведь не удалось? Ведь не удалось же! Потому что судьба ваша была предрешена ещё до ареста. Так и сейчас. Так и сейчас. Ну-ну, съешьте обед. Съешьте, пока не остыл. Если не будете глупы – мы будем жить дружно. Вы всегда будете сыты и обезпечены… А иначе…

И дрогнул Бабич! Голод жизни оказался сильней жажды правды. И начал писать всё под диктовку. И оклеветал двадцать четыре человека, из которых и знал-то только четверых! Всё время следствия его кормили, но недокармливали, чтобы при первом сопротивлении опять нажать на голод.

Читая его предсмертную запись о жизни – вздрагиваешь: с какого высока и до какого низка может упасть мужественный человек! Можем все мы упасть…

И 24 человека, не знавшие ни о чём, были взяты на расстрелы и новые сроки. А Бабич был послан до суда ассенизатором в совхоз, потом свидетельствовал на суде, потом получил новую десятку с погашением прежней, но, не докончив второго срока, в лагере умер.

А банда из Джидинского III Отдела… Ну да кто-нибудь доследует же об этой банде? Кто-нибудь! Современники! Потомки!..

А – ты?.. Ты думал, что в лагере можно наконец отвести душу? Что здесь можно хоть вслух пожаловаться: вот срок большой дали! вот кормят плохо! вот работаю много! Или, думал ты, можно здесь повторить , за что ты получил срок? Если ты хоть что-нибудь из этого вслух сказал – ты погиб! ты обречён на новую десятку. (Правда, с начала второй лагерной десятки ход первой прекращается, так что отсидеть тебе выпадет не двадцать, а каких-нибудь тринадцать, пятнадцать… Дольше, чем ты сумеешь выжить.)

Но ты уверен, что ты молчал как рыба? И вот тебя всё равно взяли? Опять-таки верно! – тебя не могли не взять, как бы ты себя ни вёл. Ведь берут не за что , а берут потому что . Это тот же принцип, по которому стригут и волю. Когда банда из III Отдела готовится к охоте, она выбирает по списку самых заметных в лагере людей. И этот список потом продиктует Бабичу…

В лагере ведь ещё трудней упрятаться, здесь все на виду. И одно только есть у человека спасение: быть нолём! Полным нолём. С самого начала нолём.

А уж потом пришить тебе обвинение совсем нетрудно. Когда «заговоры» кончились (стали немцы отступать) – с 1943 года пошло множество дел по «агитации» (кумовьям-то на фронт всё равно ещё не хотелось!). В Буреполомском лагере, например, сложился такой набор:

– враждебная деятельность против политики ВКП(б) и Советского правительства (а какая враждебная – пойди пойми);

– высказывал пораженческие измышления;

– в клеветнической форме высказывался о материальном положении трудящихся Советского Союза (правду скажешь – вот и клевета);

– выражал пожелание (!) восстановления капиталистического строя;

– выражал обиду на Советское правительство (это особенно нагло! ещё тебе ли, сволочь, обижаться? десятку получил и молчал бы).

70-летнего бывшего царского дипломата обвинили в такой агитации:

– что в СССР плохо живёт рабочий класс; – что Горький – плохой писатель.

Сказать, что это уж хватили через край, – никак нельзя, за Горького и всегда срок давали, так он себя поставил. А вот Скворцов в Локчимлаге (близ Усть-Выми) отхватил 15 лет, и среди обвинений было:

– противопоставлял пролетарского поэта Маяковского некоему буржуазному поэту.

Так было в обвинительном заключении, для осуждения этого довольно. А по протоколам допросов можно установить и «некоего». Оказывается – Пушкин! Вот за Пушкина срок получить – это, правда, редкость.

Так после всего Мартинсон, действительно сказавший в жестяном цеху, что «СССР – одна большая зона», должен Богу молиться, что десяткой отделался.

Или отказчики, получившие десятку вместо расстрела.

Так это понравится – давать вторые сроки, такой это смысл внесёт в жизнь оперчекотдела, что, когда кончится война и уже нельзя будет поверить ни в заговоры, ни даже в пораженческие настроения, – станут сроки лепить по бытовым статьям. В 1947 в сельхозлаге Долинка каждое воскресенье шли в зоне показательные суды. Судили за то, что, копая картошку, пекли её в кострах; судили за то, что ели с поля сырую морковь и репу (что сказали бы барские крепостные, посидев на одном таком суде?!); и за всё это лепили по 5 и 8 лет по только что изданному великому Указу «четыре шестых». Один бывший «кулак» уже кончал десятку. Он работал на лагерном бычке и смотреть не мог на его голод. Этого лагерного бычка – не себя! – он накормил свёклой – и получил 8 лет. Конечно, «социально-близкий» не стал бы кормить бычка. Вот так у нас десятилетиями и отбирается народ – кому жить, кому умереть.