Архипелаг ГУЛАГ. Книга 3

Какая была лавина реабилитации! – но и она не расколола каменного лба непогрешимого общества! – ведь лавина падала не туда, куда надо бровь нахмурить, а куда впрягать тысячу волов.

«Реабилитация – это тухта!» – говорят партийные начальники откровенно. «Слишком многих нареабилитировали!»

Вольдемар Зарин (Ростов-на-Дону) отсидел 15 лет и с тех пор ещё 8 лет смирно молчал. А в 1960 решился рассказать сослуживцам, как худо было в лагерях. Так возбудили на него следственное дело, и майор КГБ сказал Зарину: « Реабилитация – не значит невиновность , а только: что преступления были невелики. Но что-то остаётся всегда! »

А в Риге в том же 1960 дружный служебный коллектив три месяца кряду травил Петропавловского за то, что он скрыл расстрел своего отца… в 1937 году!

И недоумевает Комогор: «Кто ж ходит сегодня в правых и кто в виноватых? Куда деваться, когда мурло вдруг заговорит о равенстве и братстве?»

Маркелов после реабилитации стал ни много ни мало – председатель промстрахсовета, а проще – месткома артели. Так председатель артели не рискует этого народного избранника оставить на минуту одного в своём кабинете. А секретарь партбюро Баев, одновременно «сидящий на кадрах», перехватывает на всякий случай всю месткомовскую переписку Маркелова. «Да не попала ль к вам бумага насчёт перевыборов месткомов?» – «Да было что-то месяц назад». – «Мне ж нужна она!» – «Ну нате читайте, только побыстрей, рабочий день кончается». – «Так она ж адресована мне! Ну, завтра утром вам верну!» – «Что вы, что вы, – это документ». – Вот залезьте в шкуру этого Маркелова, сядьте под такое мурло, под Баева, да чтоб вся ваша зарплата и прописка зависели от этого Баева, – и вдыхайте грудью воздух свободного века.

Учительница Деева уволена «за моральное разложение»: она уронила престиж учителя , выйдя замуж за… освободившегося заключённого (которому в лагере преподавала)!

Это уже не при Сталине, это – при Хрущёве.

И одна только реальность ото всего прошлого осталась – справка . Небольшой листок, сантиметров 12 на 18. Живому – о реабилитации. Мёртвому – о смерти. Дата смерти – её не проверишь. Место смерти – крупный большой Зет. Диагноз – сто штук пролистай, у всех один, дежурный [110] . Иногда – фамилии свидетелей (выдуманных).

А свидетели истинные – все молчат.

Мы – молчим.

И откуда же следующим поколениям что узнать? Закрыто, забито, зачищено.

«Даже и молодёжь, – жалуется Вербовский, – смотрит на реабилитированных с подозрением и презрением».

Ну, молодёжь-то не вся. Большей части молодёжи просто наплевать – реабилитировали нас или не реабилитировали, сидит сейчас двенадцать миллионов или уже не сидит, они тут связи не видят. Лишь бы сами они были на свободе с магнитофонами и лохмокудрыми девушками.

Рыба ведь не борется против рыболовства, она только старается проскочить в ячею.

* * *

Как одно и то же широко известное заболевание протекает у разных людей по-разному, так и освобождение, если рассматривать ближе, очень по-разному переживается нами.

И – телесно. Одни положили слишком много напряжения для того, чтобы выжить свой лагерный срок. Они перенесли его как стальные: десять лет не потребляя и доли того, что телу надо, гнулись и работали; полуодетые, камень долбили в мороз – и не простуживались. Но вот – срок окончен, отпало внешнее нечеловеческое давление, расслабло и внутреннее напряжение. И таких людей перепад давлений губит. Гигант Чульпенёв, за 7 лет лесоповала не имевший ни одного насморка, на воле разболелся многими болезнями. – Г. А. Сорокин «после реабилитации неуклонно терял то душевное здоровье, которому завидовали мои лагерные товарищи. Пошли неврозы, психозы…» – Игорь Каминов: «На свободе я ослаб и опустился, и кажется, что на свободе мне тяжелей намного».

Как давно говорилось: в чёрный день перемогусь, в красный сопьюсь. У кого все зубы выпали за один год. Тот – стариком стал сразу. Тот – едва домой добрался, ослаб, сгорел и умер.

А другие – только с освобождения и воспряли. Только тут-то помолодели и расправились. (Я, например, и сейчас ещё выгляжу моложе, чем на своей первой ссыльной фотокарточке.) Вдруг выясняется: да ведь как же легко жить на воле! Там, на Архипелаге, совсем другая сила тяжести, там свои ноги тяжелы, как у слона, здесь перебирают, как воробьиные. Всё, что кажется вольняшкам неразрешимо мучительным, мы разрешаем, единожды щёлкнув языком. Ведь у нас какая бодрая мерка: «было хуже!» Было хуже, а значит, сейчас совсем легко. И никак не приедается нам повторять: было хуже! было хуже!

Но ещё определённее прочерчивает новую судьбу человека тот душевный перелом, который испытан им при освобождении. Этот перелом бывает разный очень. Ты только на пороге лагерной вахты начинаешь ощущать, что каторгу-родину покидаешь за плечами. Ты родился духовно здесь, и сокровенная часть души твоей останется здесь навсегда – а ноги плетут куда-то в безгласное безотзывное пространство воли .