Архипелаг ГУЛАГ. Книга 3

Так, на позор наш, мы стали строить тюрьму для себя.

Стояла долгая сухая осень – за весь сентябрь и за половину октября не выпало ни дождика. Утром бывало тихо, потом поднимался ветер, к полудню крепчал, к вечеру стихал опять. Иногда этот ветер был постоянен – он дул тонко, щемяще и особенно давал чувствовать эту щемящую ровную степь, открывавшуюся нам даже с лесов БУРа, – ни посёлок с первыми заводскими зданиями, ни военный городок конвоя, ни тем более наша ещё проволочная зона не закрывали от нас безпредельности, безконечности, совершенной ровности и безнадёжности этой степи, по которой только первый рядок едва ошкуренных телефонных столбов пошёл на северо-восток к Павлодару. Иногда ветер вдруг брался крутой, за час надувал холоду из Сибири, заставлял натянуть телогрейки и ещё бил и бил в лицо крупным песком и мелкими камушками, которые мёл по степи. Да уж не обойтись, проще повторить стихотворение, которое я сложил в те дни на кладке БУРа.

Каменщик

Вот – я каменщик. Как у поэта сложено,

Я из камня дикого кладу тюрьму.

Но вокруг – не город: Зона. Огорожено.

В чистом небе коршун реет настороженно.

Ветер по степи… И нет в степи прохожего,

Чтоб спросить меня: кладу – кому ?

Стерегут колючкой, псами, пулемётами, —

Мало! Им ещё в тюрьме нужна тюрьма…

Мастерок в руке. Размеренно работаю,

И влечёт работа по себе сама.

Был майор. Стена не так развязана.

Первых посадить нас обещал.

Только ль это! Слово вольно сказано,

На тюремном деле – галочка проказою,

Что-нибудь в доносе на меня показано,

С кем-нибудь фигурной скобкой сообща.

Вперекличь дробят и тешут молотки проворные.

За стеной стена растёт, за стенами стена…

Шутим, закурив у ящика растворного.

Ждём на ужин хлеба, каш добавка вздорного.

А с лесов, меж камня – камер ямы чёрные,

Чьих-то близких мук немая глубина…

И всего-то нить у них – одна автомобильная,

Да с гуденьем проводов недавние столбы.

Боже мой! Какие мы безсильные!

Боже мой! Какие мы рабы!