Архипелаг Исчезающих Островов

Однако разводья делались все уже, поля сдвигались теснее, возможностей для маневрирования становилось все меньше.

“Лед – семь баллов”, – занес Сабиров в вахтенный журнал.

“Семь баллов” означало, что участок моря впереди “Пятилетки” покрыт льдом примерно на семьдесят процентов всей его площади.

– Полный вперед! – негромко говорил Федосеич в переговорную трубу, соединявшую капитанский мостик с машинным отделением.

Могучий корабль делал рывок, всползал на ледяное поле, подминал его под себя, давил, ломал, крошил. Это позволяло кораблю продвинуться вперед примерно на одну треть корпуса. Таков был “шаг” “Пятилетки” во льдах.

– Малый назад! – говорил Федосеич.

И ледокол пятился, отходил, осторожно и неторопливо, чтобы не повредить винт в обломках льда. Взяв разгон, он снова устремлялся на ледяное поле.

Так, раз за разом, с силой бросал Федосеич все три тысячи тонн нашей “Пятилетки” на врага. Корабль, послушный воле своего капитана, превратился в гигантскую секиру, вернее – в колун. И льды Восточно-Сибирского моря неохотно расступались перед нами.

Только сейчас мы увидели настоящего Федосеича. Он как бы проснулся. Нет, это, пожалуй, неточно сказано. У читателя не должно быть впечатления, что ледокол вел до сих пор сонный и вялый капитан. Может быть, ему и было немного скучно в прибрежной полынье, по он не показывал виду. Зато, столкнувшись наконец с пловучими льдами, Федосеич сразу как-то подобрался, ожил, повеселел.

Бесстрашные светлые глаза его то и дело щурились. Иногда с задумчивым видом он принимался подкручивать кончики своих обвисших, желтых от табака усов. Все это свидетельствовало о том, что наш капитан получает истинное удовольствие от борьбы со льдами.

– Душа распрямляется во льдах, – признался он однажды, когда на мостике, кроме него, было только двое: я и рулевой. (Капитан не любил выражать свои чувства на людях.)

Я залюбовался капитаном.

Наверное, Веденей тоже говорил о себе так: “Душа распрямляется во льдах”… И хотя автор “скаски” почему-то представлялся мне худощавым человеком средних лет, с угловатыми чертами лица и черной бородкой клинышком, а Федосеичу давно перевалило за пятьдесят и красное лицо его украшали только седоватые прокуренные усы, что-то общее, должно быть, было во внешности обоих мореплавателей. Быть может, прищур глаз, очень светлых, как бы отражавших блеск и белизну льдов впереди?..

“Сплоченность льда – восемь баллов”, – аккуратно вывел Сабиров в вахтенном журнале. А двумя или тремя строками ниже уточнил: “Торосистый, многолетнего происхождения”.

Это было мягко сказано. К сожалению, образность не допускается в вахтенном журнале, в этой неукоснительно точной, хоть и лаконичной летописи плавания. А надо бы написать: “Свирепые, чудовищные льды”. И поставить два или три восклицательных знака.

Главные силы Арктики вступили в дело.

Толщина льда достигала теперь четырех метров. На ледяных “площадках”, наподобие корабельных надстроек, торчали зловещие торосы – ледяные валы и скалы. Кроме того, большинство льдин в своей подводной части было снабжено устрашающими таранами.

А главное – лед этот был чертовски крепок. В старом, многолетнем льде очень мало солей, поэтому он значительно прочнее молодого, годовалого, и возни с ним куда больше.

Все свое искусство, весь свой опыт “ледового капитана” пришлось пустить Федосеичу в ход, чтобы провести ледокол через новое препятствие, не повредив лопасти винта. Правда, мы захватили с собой и везли в трюме запасные лопасти, но насаживать их в теперешних условиях было бы нелегко и отняло бы очень много времени.

Гребной винт – это “ахиллесова пята” ледокола, его наиболее слабое и уязвимое место. Немало мог бы рассказать об этом Степан Иванович, поднявшийся на мостик, чтобы “проведать” нас, и неодобрительно поглядывавший на теснившиеся вокруг корабля льдины,

Ведь наш парторг – сибиряковец. Он был на знаменитом ледокольном пароходе “Сибиряков”, когда тот совершал свой исторический рейс из Архангельска во Владивосток в одну навигацию. Под конец плавания, в Чукотском море, то есть на самом пороге Берингова пролива, произошла авария. Обломался конец гребного винта и пошел ко дну. Сибиряковцев вывезла русская смекалка. Они использовали шесть больших брезентов, которыми прикрывались трюмные люки, и поставили их вместо парусов. Так, под парусами, легендарный ледокольный пароход прошел последние сто миль, отделявшие его от цели – выхода в Тихий океан…

Впрочем, тактичный Степан Иванович понимал, что упоминание о потере гребного винта было бы сейчас некстати. Это означало бы – “говорить под руку”.

Широкие плечи рулевого были неподвижны, но спицы штурвала так и мелькали в его проворных, сильных руках. Капитан менял курс почти ежеминутно. “Курсовой двадцать!” – негромко бросал он рулевому, не отводя взгляда от наплывающих на нас полей. “Курсовой тридцать пять!”, “Курсовой пять!”