Архистратиг Михаил

— Другая выдержала бы его! Луиза сумела бы встретить неотвратимое с полным присутствием духа!

— Молчи! — мрачно перебил его граф, отворачиваясь.

— Прости, отец, я знаю, что ты не хочешь вспоминать об этом, но как раз сегодня воспоминания являются слишком живо... Луиза едва ли удовольствовалась бы вдовьей частью, Штейнрюк непременно сделал бы ее полной госпожой над всем имуществом: ведь уже в то время он был в полном подчинении у нее. И отвергнуть его руку, пожертвовать именем, родиной, семьей ради того, чтобы стать женой искателя приключений, который загубил ее! Нет, в самом деле можно поверить в старую сказку о любовном напитке, потому что естественными причинами этого не объяснишь!

— Глупости! — холодно отрезал граф. — Судьба человека — в его собственных руках: Луиза направила свою судьбу к пропасти, и было вполне естественно, что она рухнула туда!

— И, наверное, ты, несмотря ни на что, принял бы погибшую, если бы она вернулась с раскаянием?

— Никогда! — возразил граф с непреклонной суровостью. — Кроме того, Луиза никогда не вернулась бы. Она могла погибнуть в позоре, в заслуженной нищете, но вымаливать пощаду у отца, который отверг ее, она не могла и не стала. Несмотря ни на что, она была моей дочерью.

— И любимицей тоже! — подсказал Альбрехт с явной горечью. — Мне столько раз давали понять, столько раз повторяли, что у меня нет ни одной черты твоего характера. Только Луиза унаследовала твою кровь; эта красавица, умница, энергичная Луиза была твоей гордостью и счастьем. Ну, мы уже знаем теперь, куда завела ее эта хваленая энергия! Падая все ниже и ниже...

— Твоя сестра умерла! — резко перебил его граф. — Оставь мертвых в покое!

Альбрехт замолчал, но горечь не исчезла с его лица, видимо, он не мог простить сестре, даже покойной, то, что она сделала своей семье. Но до дальнейших объяснений дело не дошло, так как вошел лакей и доложил:

— Его высокопреподобие настоятель прихода архистратига Михаила!

Должно быть, священник знал, что его ждут, так как, не дожидаясь ответа, сейчас же вошел в комнату. Это был мужчина лет пятидесяти. Совершенно седые волосы, лицо и голубые глаза, полные мира и доброжелательства, осанка и речь — все выражало серьезную кротость, которая казалась неразлучной с существом священника.

Граф Щтейнрюк сделал несколько шагов ему навстречу и вежливо, хотя и холодно, поклонился. Старшая линия Штейнрюков держалась протестантства, и католический священник не имел значения для нее.

— Прежде всего я должен высказать свою благодарность вашему высокопреподобию, — начал граф, движением руки приглашая священника сесть. — Графиня-вдова решительно пожелала, чтобы вы руководили сегодняшней печальной церемонией, и в эти тяжелые дни вы так самоотверженно поддерживали ее, что все мы очень благодарны вам!

— Я лишь исполнил свой долг пастыря душ, — спокойно ответил священник. — За это не требуется благодарности. К вам же, граф, я пришел по другому делу.

Быть может, по вашему мнению, я не имею права касаться того, чего хочу коснуться, но я должен воспользоваться вашим случайным пребыванием здесь и прошу разрешения переговорить с вами.

— Повторяю, я вполне к вашим услугам, отец Валентин. Если разговор должен быть секретным, то мой сын сейчас же...

— Нет, пусть молодой граф остается, — поспешил ответить отец Валентин. — Все равно ему известно обстоятельство, которое привело меня сюда. Дело касается питомца лесника Вольфрама.

Он остановился, словно ожидая ответа, но его не последовало. Граф сидел с невозмутимым лицом, тогда как Альбрехт вдруг проявил живое внимание. Но так как и он тоже ничего не сказал, священник был вынужден продолжать.

— Соблаговолите вспомнить, граф, что это от меня вы получили просьбу принять участие в мальчике!

— Да, и я счел выполнение просьбы неотложным. Вольфрам взял по моему приказанию ребенка, и я ведь известил вас об этом.

— Совершенно верно. Хотя я и предпочел бы видеть мальчика в других руках, но решающий голос принадлежал вам. Ну, а теперь мальчик вырос и не может долее жить в подобной обстановке. К тому же я убежден, что это ни в коем случае не входит в ваши планы.

— А почему бы и нет? — холодно спросил Штейнрюк. — Я считаю Вольфрама очень надежным человеком и имел достаточно оснований выбрать именно его. Или вы можете сказать что-нибудь дурное о нем?

— Нет, в своем роде он честный человек, но груб и одичал в одиночестве. Со времени смерти жены Вольфрам почти не соприкасается с людьми, и у него в доме не лучше, чем у простого мужика. Это — едва ли подходящая обстановка для подрастающего мальчика и уж никак не подходящая для внука графа Штейнрюка.

Альбрехт, стоявший за стулом отца, сделал движение, а старый граф мрачно сдвинул брови и резко ответил:

— У меня только один внук, а именно сын графа Альбрехта, и я попрошу ваше высокопреподобие иметь это в виду, когда речь идет об указанном обстоятельстве!

Кроткие глаза священника строго и серьезно уставились на говорящего.

— Простите, ваше сиятельство, но законный сын вашей дочери имеет полное право называться так.